– Простите за смех, нехорошо получилось, – промямлил солдат.
– Если вы только за этим меня преследовали, то ладно, прощаю, – сухо сказала она.
– Вы – гостья… Вам только завтра лететь… – Осмелевшие вдруг глаза окатили ее серо-зеленой волной вдохновения. – А хотите, покажу вам город? Я понял, что вы его не видели. Ну, не ездили по нему, раз в трамвае так вышло…
Звали солдата ласково – Петя. Из армейской части его отпустили домой на три дня, но Петя заверил, что никуда не спешит. Родители все равно не знают о побывке, да и служит он близко.
Перспектива болтаться где-то одной до утра Полину впрямь не прельщала, а лицо Пети подошло, кажется, к апогею смущения. Он напомнил ей Сергея, мужа бывшей подруги Гали, такой же открытый, ясноглазый и большой. Обижать стало жалко. Отчего же не прогуляться по улицам старинного города? Она согласилась, хотя поднялся ветер.
Этот иркутский ветер, крапленный листьями, желто-бурыми, как клочки нанковой ткани, трепал когда-то гривы ямщицких лошадей и пропыленные покрышки ясачных[7] подвод. Сходясь здесь, в острожном гнезде Восточной Сибири, царские посланцы отправлялись на Москву и Петербург с обозами меховой рухляди и мамонтовой кости. Купеческие караваны шли с тюками верблюжьей шерсти из монгольских улусов[8], рулонами сычуаньского шелка и дешевой мануфактуры из Нанкина…
Коренной иркутянин, Петя рассказывал о загадочных пожарах, летом 1879 года превративших в пепел половину города, и красивых храмах, взорванных всего лет сорок назад. «Ну что вы, какая диверсия? Просто борьба с религией. Ломать, конечно, не строить, но не нам судить…»
На главных улицах, названных именами деятелей коммунизма, сохранились дворцы прошлого – архитектурный гибрид времен, пощаженный огнем и повстанческим вихрем. Золотопромышленная и торгово-заводская элита оставила после себя подлинный музей зодчества. Причудливо смешались здесь фрагменты самых неожиданных заокеанских стилей. Рельефным фризом на внушительном здании отметился и довоенный сталинский ампир: портреты президиума ЦК, едва ли не половина членов которого была репрессирована и расстреляна. А совсем недалеко от центра раскинулись тихие деревянные улочки, еще не затронутые валами застекленного бетона. Могучий старозаветный дух так и сочился из седых бревен, из каждого изразца ажурных наличников, будто крючком вывязанных в многоярусных подзорах…
Едва ветер перестал швырять пыль и мусор под ноги, из-за углов выскользнули синие тени. Вкрадчивые, аморфные, они растеклись по всему видимому пространству, и скоро их располосовал фонарный свет.