Герлоф. Юнас очень много о нем думал за эти дни.
– Мам, сверни вот тут.
Они съехали на узкую улочку и остановились у железной калитки.
– Я сейчас, – сказал Юнас и вышел.
Птицы пели весело и беззаботно, как всегда. И в саду у Герлофа было все, как всегда, за исключением наполовину приспущенного шведского флага на флагштоке.
И Герлоф, как всегда, сидел на своем стульчике в надвинутой на глаза соломенной шляпе. Но он не спал. Услышал шаги и поднял голову.
– Привет, Юнас, – сказал он без обычной улыбки. – Ты опять здесь?
Юнас остановился перед ним:
– Да… Но я скоро уезжаю.
– И как ты?
– Нормально…
Они помолчали.
– Ты спас мне жизнь, Юнас. Оттащил от огня.
Юнас смущенно пожал плечами.
Герлоф посмотрел на залив:
– Знаешь, они нашли «Офелию».
– Этот… корабль-призрак?
– Вот именно… корабль-призрак. Искали с эхолотом. Вон там, – старик показал на север, – в проливе. С огромной дырой в корпусе. Ее взорвали.
Юнасу не хотелось вспоминать этот корабль и всю эту ночь ужасов. Он прислушался к щебету птиц и вспомнил, что все время хотел попросить у Герлофа прощения. За нарушенное обещание.
– Я проболтался.
– Насчет чего?
– Насчет Петера Майера. Рассказал отцу…
Герлоф поднял руку.
– Это я понял, – сказал он мягко. – Иногда очень трудно удержаться. Но ты там был, на шоссе… как ты думаешь, это действительно был несчастный случай?
Юнас задумался.
– Не знаю… Знаю только, что дядя Кент за ним гнался. Темно было…
– Ты ничего не мог сделать, – утешил его Герлоф. – Это взрослые устроили всю заваруху. Как всегда…
Юнас подумал немного и сказал только то, что пришло ему в голову:
– Скверная история.
– Еще какая скверная. На следующей неделе похороны Иона… Но знаешь, что я тебе скажу, и весь двадцатый век выдался скверным. Может, двадцать первый будет получше… – Герлоф устало улыбнулся и добавил: – Это будет твое время.
Юнас не знал, что еще сказать. Мать его не торопила, но он слышал, что она даже мотор не заглушила.
Он отступил на шаг:
– Нам пора…
– Ты с мамой?
– Да…
Герлоф кивнул:
– Конечно… лето кончилось.
Он протянул руку, и Юнас ее пожал. Сухая старческая рука с темными пятнами.
Он пошел к машине, но у самой калитки обернулся.
Герлоф поднял руку, прощаясь. И Юнас помахал ему – со странной смесью грусти и облегчения.