— Сомневаюсь, — тихо прошептала девушка, и вздох ее был не громче падения пера на водную гладь, дуновения ветра, окружающего в вихре оловянных облаков лепестки пиона и шафрана. Она не произносила слов вслух, но была уверена, что человек услышал ее, прочитал по губам. Иветта боялась говорить, начни она даже вымышленный рассказ о своей жизни. Дворянин, воспитанный лучшими учителями Империи, мог знать многие наречия, даже древние восточные диалекты, а если он долгое время путешествовал среди пустынь, то повстречались на его пути многие народы и племена, и он с легкостью мог распознать косноязычную речь иноземца от наречия единокровно рожденного на земле песков. Даже сейчас дрожь от неизвестного будущего, вскрывала вены на запястьях, отсекала кожу от плоти, и в этот миг Иветта жалела, что не могла видеть грядущее по собственному желанию, взывать к внутренней силе при помощи воли и сознания, как это делали иные толкователи. Картины и видения всегда приходили нежданными и злосчастными призраками, порой пугающими и зловещими, и лишь в редких случаях, ей удавалось насладиться красивыми иллюзиями, что освещали ауру, исходящую от человека, в глаза которого она заглянула на краткое, ускользающее от памяти мгновение. И просыпаясь на грязной земле или заполненных людьми и торговцами площадях, не могла вспомнить, в чьих глазах разглядела мановение будущего, в чьи бесконечные пейзажи проваливалась.
Ее голову покрыла темнота, когда они вступили в длинный коридор, что освещал полог ночного неба, и сияние звездного пути отражалось в больших, чарующих как нефритовые осколки моря глазах. Небо стало океаном, где вздымались прозрачные волны аметистово-фиолетовой воды, а звездные светила расцветали на черном покрывале, как бутоны златого молочая, нагой стремниной утекая вдоль северного сияния. Она не заметила, как прильнула щекой к гладкому и теплому подбородку мужчины, как сжались ее руки на его атласной одежде, когда они проходили под сводом из выстроившихся аллелей деревьев кипариса и раскосых корней сикоморы, а по стенам тянулись обрывы и кручи зимних просторов, овеваемых хладными, смертельными ветрами. Когда он делал шаг, то след неоновой лиловой полосой устилал стеклянный пол, по которому расходились виражи роз и змеиных лоз белых гортензий. Жар, пронизывающий тело от легкого соприкосновения с его кожей, привнесли покой в пылающую сомнением и страхом душу, и, закрывая глаза, она отдавалась ощущению его рук, удерживающих на весу слабое и неподвижное тело. Ноги безвольно болтались в воздухе, тогда как к рукам вернулась былая сила, и она цеплялась пальцами за ворот его великолепной туники.