Если ее подсчеты были верны, то вот уже четыре дня Иветта путешествовала вместе с дворянином и его преданным прислужником, пока древний белоснежный корабль бороздил среди золотых пустынных барханов, гонимый страшной бурей в далекие и неизведанные просторы. Плотный чертог густой тьмы завлекал голубое небо под свинцовым флером, и пейзаж сожженной раскаленным солнцем земли, плоскогорья, увитые малиново-красными туманами и возвышающиеся над ними горные иссушенные долины, оставался неизменным, как течение самого времени. Горячий воздух, опаляемый умирающей огненной звездою, был наполнен пылью, и горло прожигало от каждого вздоха. Пламенный жар заполнял ноздри, обжигая легкие, а глаза слепили прозрачные волны в небесах, сияющие винным топазом, окутываемые когтями настигающей индиговой грозы. Передвигаться она могла с огромным трудом, поэтому Анаиэль относил ее на руках на палубу, чтобы девушка не проводила все дни взаперти четырех мраморных стен, что были удушливой клеткой, в которой она медленно задыхалась без свежего воздуха. И когда девушку усаживали на мягкие бархатные подушки, выложенные вдоль ажурной спинки каменной скамьи из черного оникса, она немедленно устремляла взгляд на темное небо, преследующее их, как стая голодной саранчи. Она видела в переливах серебра и металла, лазурно-синие и фиолетово-красные вспышки молний, пронзающих в дикой и первозданной ярости серо-пепельные клубы туч. Она слышала рев черных барсов, терзающих голубые небеса агатовыми клыками и лай охотничьих псов с пепельной шерстью, что сопровождали жестоких всадников на темных жеребцах. И кони пили кровь и поглощали плоть, а копыта, что были темнее вулканического стекла, орошали землю белой солью, и природа мертвела под их смертоносным галопом. И неуправляемая жестокость обваливалась лавиной на ее сознание каждый раз, когда Иветта отводила взор, чтобы не пасть в воздушную чуму, водоворотом поглощающим душу. Даже тень, оставляемая грозовыми облаками, была не черной, а аметистово-красной, и злато песков, не могло потушить оттенок распустившихся бутонов мальвы, с чьих лепестков стекала не роса, а свежая кровь человеческих жертв. Ветер, доносившийся с востока, был пропитан гарью и порохом, холодом иного мира, и лишь закрывала она свои глаза, то видела полымя, охватывающее и сжигающее сам кислород, и отчаянные и пагубные видения, проносившиеся перед ее пророческим взором, убивали в ней последние крупицы бесстрашия. Их преследовало облако смерти, и ужасные фантомы таились за сгустками беспросветных туч. Мужчина всегда оставался подле нее, ни то из-за недоверия, ни то из-за внутреннего желания защитить, молчаливо наблюдая за небом. И возводя глаза вдаль к опустошенным землям, холодность и отверженность никогда не менялась в его серебристо-сапфировом взоре, когда он вглядывался в черные раскаты. Иветта хотела спросить, что же он чувствовал, всматриваясь в агатовые переливы, но никогда не могла набраться смелости. Порой они оба изучали друг друга со стороны, пока того не замечает другой. Иветта поднимала любопытствующий и тихий взгляд, когда мужчина закрывал свои глаза, непринужденно склоняя голову к подпертому кулаку. Сухой и горячий ветер развевал его мягкие волосы, и тонкие пряди скрывали за собой прямой и аккуратный нос, чувственные губы и темно-каштановый отлив длинных густых ресниц. Спокойствие и умиротворение пробуждались в сердце, когда она смотрела на его мирное и безмятежное лицо, и даже ветер, проносившийся вдоль песчаных дюн, воспевал неомраченную грустью и бедою, мелодию флейты. Так показывается обелиск солнца под густым смогом пасмурного неба в холодной стуже зимы, и узкие полосы янтаря алмазным сплетением осыпают укрытые ветви высоких деревьев, освещая полосой бледно-шафрановой заснеженную аллею в глубокой чаще леса. Браслеты на его сильных запястьях горели темным пламенем, и Иветта невольно подумала, что такие руки могли с легкостью сломать ее кости, сожми он их чуть сильнее, но как нежны были прикосновения рук к горячей коже, когда он со всей заботой и осторожностью врачевал ее раны. Когда она отводила свой взор, обеспокоенно глядя вдаль, он из-под приоткрытых ресниц наблюдал за передвижением облаков в грани ее серо-изумрудных глаз, всматриваясь в осколки сосновых лесов и травянисто-мшистых равнин. Пусть она молчит, пусть не желает заговаривать, пусть боится, но проникновенное удовольствие пронзало каждый вздох и каждый звук, когда она была рядом. Необъяснимое и таинственное чувство покоя покрывалом ложилось на его плечи, как заботливое объятие матери.