Позднее для европейцев было загадкой, зачем Мао понадобилось устраивать «культурную революцию». Сами европейские революционные левые воспринимали ее как народную антибюрократическую революцию, но статусные политики и на Западе, и на Востоке были в недоумении. Ну зачем, скажите, высшему руководителю страны, сосредоточившему в своих руках всю полноту власти, вдруг ни с того ни с сего натравливать толпы бесчинствующей молодежи на чиновников, – ведь есть риск, что потом эта же неуправляемая масса пойдет против него самого (поскольку авторитет власти уже подорван!). Пронафталиненным советским номенклатурным работникам казалось непостижимым: как это можно – в «социалистической» стране целиком уничтожить аппарат государственного управления и по сути распустить «святая святых» – коммунистическую партию, не создав ничего взамен. Как это могут управлять всем в стране бегающие по улицам с ножами у пояса юнцы и нижние чины армии, единственным указанием к действию для которых служат вольно трактуемые цитаты из «маленькой красной книжечки»? Зачем человеку, олицетворявшему верховную власть, устраивать смуту в собственном государстве? Никто за пределами Китая не мог таких вещей понять, а потому (кроме ветеранов Коминтерна и студентов-леваков) все относились к «культурной революции» с опаской и настороженно.
На самом деле Мао Цзэ-дун, впитавший с юности антигосударственные идеи анархистов, не боялся разрушения государственных структур как таковых, он не делал из государства фетиша. Никакого пиетета перед государственной машиной у него не было, он рассматривал государство как нечто вторичное и необязательное, как инструмент, за который не нужно цепляться, как механизм, который всегда можно разломать и заменить новым.
Ключ к пониманию подобных воззрений Мао на политическую практику следует искать в его основных философских работах «Относительно практики» и особенно «Относительно противоречия». Считается, что эти статьи были написаны Мао Цзэ-дуном для того, чтобы донести до масс рядовых коммунистов основы гегелевской диалектики. Но дело в том, что в 1937 году, когда эти работы увидели свет, Мао еще не читал ни Гегеля, ни даже основных философских произведений Маркса. У Мао просто на это не было времени, работы эти писались в промежутках между боями и в условиях крайне запутанной внутрипартийной борьбы. И потому при написании своих философских трудов Мао опирался на то теоретическое наследие, которое знал, – на классическую китайскую философию, на историю династий Древнего Китая (необходимый элемент традиционной конфуцианской образованности), на революционные доктрины анархистов, с изложением которых он ознакомился в юности, и, наконец, на те азы марксизма, которые он почерпнул из внутрипартийной полемики 20-х – 30-х годов.