Летом площадь светилась живописным пейзажем с единственным в городе фонтаном, бьющим из самого её центра. Днём здесь плескались дети, прогуливались гормонально активные парочки и бренчали на гитарах немногочисленные неформалы. То ли от фонтана, то ли от духа непринуждённой лёгкости и расслабленности площадь Труда источала свежесть. До того момента, пока разноцветная, как первомайская демонстрация, публика не сменялась сизым, как синяк, пролетариатом. Тогда воздух вокруг фонтана сгущался в тухлый запах третьесортного пива, смешанный с заводским потом, и пространство пронизывалось ежесекундным крякающим гоготом.
Сизые рассаживались на всех площадных лавочках, бордюрах и ступеньках, всеми способами демонстрируя окружающим силу и нигилизм. Жители города, и особенно неформалы, к семи часам покидали площадь, избегая непременных столкновений с толпой невменяемых, часто обкуренных или пьяных, уголовников – бывших и потенциальных. Толпа эта жила «по понятиям», как отличным от понятий зоновских, так и с моральным кодексом адекватных людей решительно не имевшим общих пунктов.
Некогда участники единственной панк-группы Градска расположились на лавочках напротив фонтана и Гарик звонко откупорил свежекупленную запотевшую бутылку «Смирнова»: в ста шагах от площади активно пользовался популярностью магазин, в котором водку можно было приобрести в охлаждённом виде. Даже летом, когда все холодильники работали исключительно на пивной ажиотаж, у продавщиц всегда находилась свежеохлаждённая беленькая. В подсобке, скрытой от покупательских глаз, стоял, купленный специально для этой цели, отдельный холодильник. Директором магазина был маленький еврейский бог маркетинга.
Гарик разливал приятно тянущуюся – почти ледяную – жидкость в стаканчики, а Дуст вглядывался в его лицо и не постигал, что же именно изменилось. Внезапный блеск злости, заискривший в глазах Гарика с его возвращением от Угарова, всколыхнул в памяти Дуста кроткий портрет старшего Бессонова, до поры неслышно тикающий механизм бомбы, способной раскидать биографию в кровавые кишки и не оставить от благородной репутации камня на камне.
Справедливости ради стоит заметить, что самые первые, чуть видимые искры Дуст не уловил, увлечённый желанием курить и поскорее поведать сенсационные новости, едва выйдя с пятнадцати суток. Глаза Гарика засверкали сквозь болезнь ещё тогда, при первом осознании вероятного возмездия. (Уж больно сладкое чувство). И если бы кроме них двоих в тот момент в комнате находился кто-то третий, он непременно заметил бы перемену, чуждую, но не внезапную и, скорее всего, генетически обусловленную.