Занималась заря, и к кораблям Говарда Эффингемского подошла эскадра под командованием лорда Генри Сеймура; пополнив боезапас, они снова соединились и, видя как из дыма появляются силуэты кораблей Армады, английский адмирал приказал атаковать. Эта атака была такой же, как и предыдущие: англичане держались на большой дистанции от испанских кораблей с их крупными абордажными партиями и тяжёлыми орудиями. Маневрируя на большой скорости между повреждёнными галеонами, они легко их топили. Испанские корабли утратили связь и единое командование, у многих из них после спешного снятия с якоря был повреждён рангоут, и они были не в состоянии выровняться после бортового залпа. Вражеские ядра, пробивая обшивку и доски бортов, попадали в набитые солдатами трюмы, и не один из самых хладнокровных английских капитанов побледнел от ужаса при виде медленно переворачивающегося галеона, со всех палуб которого, как вода, стекала кровь. Армада погибала в водах Ла-Манша, подобно огромному раненому зверю; дул сильный южный ветер, который гнал перед собой немногие остававшиеся на плаву суда. К концу дня стрельба прекратилась и наступила тишина. Английский флот повернул к родным берегам; на кораблях кончились боеприпасы, не осталось их и в английских арсеналах. Тем временем остатки испанского флота гнал в Северное море ветер, который перерос в шторм. Армия Альбы в Нидерландах уцелела, но теперь ей было не суждено доплыть до Англии: две трети Армады было потоплено у английских берегов и в Ла-Манше. Большую часть уцелевших кораблей позднее выбросило на рифы и скалы Шотландии и Ирландии.
Улицы английской столицы были плотно забиты ликующей толпой радостно кричащих и размахивающих руками людей. На протянутых высоко между зданиями верёвках были развешаны гобелены и полотнища шёлка и бархата, повсюду стояли триумфальные арки и панно, изображавшие разгром Армады. Даже мостовая была усыпана душистыми травами и цветами. Августовское солнце ярко сияло, и Елизавета благодарила Бога за то, что дул лёгкий ветерок. Она сидела в увешанной золотой парчой открытой колеснице, запряжённой четырьмя белоснежными конями и двигавшейся посередине длинной процессии, которая возвращалась из собора Святого Павла после благодарственного молебна по случаю разгрома Армады. Богослужение заняло три часа, и почти столько же ей понадобилось, чтобы добраться туда из дворца на Уайтхолле по узким улочкам, среди вопящих от радости и восторга толп. Никто из ныне живущих англичан не мог припомнить подобного зрелища; приветственные клики были слышны и в соборе, заглушая пение, музыку и проповедь архиепископа Кентерберийского, которая, по мнению Елизаветы, чересчур затянулась. Она чувствовала себя усталой, уже когда входила в церковь; на голове у неё была тяжёлая золотая корона, усыпанная алмазами и изумрудами, а пурпурный шлейф королевы пажи смогли нести лишь вчетвером. Её белое платье было сплошь расшито жемчугом и бриллиантами, на шее и запястьях сверкали изумруды; в руках она держала скипетр и державу и вздохнула с облегчением, когда во время богослужения их потребовалось отложить в сторону. Сейчас у неё снова ныли голова и руки, но она по-прежнему улыбалась и поворачивалась из стороны в сторону в ответ на бурный восторг народа. Прошло тридцать лет со дня её коронации, тридцать лет с тех пор, когда она совершила свой первый триумфальный въезд в Тауэр в сане английской королевы, и сейчас, слушая крики толпы, залпы пушек и звон всех лондонских колоколов, она чувствовала, что круг её жизни замкнулся. Испания побеждена. Из посланных против неё кораблей домой вернулась лишь горсточка, а из полчищ солдат и моряков, которые отплыли из Испании покорять Англию, на родной берег сошли меньше десяти тысяч — голодные, изувеченные и изнурённые болезнями. Елизавета повелела отчеканить в память о своей победе медаль с лаконичной надписью на латыни: «Бог дунул, и они рассеялись».