— Я не твоя красавица, изверг! — в запальчивости крикнула Деларам.
— Но это мы ещё посмотрим! — задетый за живое, угрожающе произнёс бывший древлянский жрец. — Ты будешь говорить или нет? — Он махнул рукой, и воины выдернули из толпы служанок самую юную, безвинную, с опухшими от слез глазами, дрожащую от страха, которую Деларам любила так же, как ту, отданную в жертву Гурку.
— Нет! Нет! — закричала печенежская дева. — Хорошо, я скажу! Скажу! — и зарыдала, прикрыв лицо руками.
Можно удивляться: любила ту служанку, а отдала в жертву Гурку, но не захотела, чтобы умерла эта, пожалела… Повторяю: в груди Деларам билось не жестокое сердце, сострадательное к чужой беде и горю… Поэтому она и спасла от плахи голову Кузьмы и вышла за него замуж. А то, что принесла в жертву самую любимую юницу, — это всё правильно, так считала сама и считают все идолопоклонники: в жертву Гурку надо отдавать самое ценное…
Когда она заговорила, шаман и сотник, слушая, дивились её словам: угадал Чернодлав, женщина эта оказалась не из простых. Желанная любовница архонта киевского Дира, ставшая женой его дружинника…
«Так вот кто срубил Мамуну голову?! Значит, ехала к мужу… Сказать аль нет, кто я на самом деле?… И спросить: видела ли она меня в Киеве? Доставили её из загородного терема как раз во время казни дозорных… А я выпускал душу из тела киевского колдованца позже… Но я эту женщину не видал, значит, не могла увидеть и она меня… — Потом мысли шамана потекли в другом направлении. — Научу-ка я и её летать на священную гору Меру, откуда руками можно достать солнце… Ты ещё полюбишь меня… изверга!»
И через несколько дней Деларам уже парилась в конопляной бане, и это понравилось печенежской деве больше, чем тогда, когда пробовала маковое зелье, — и она сделалась послушной Чернодлаву во всем…