Должно быть, благодаря своей женской интуиции Марта догадалась об этом. С каждой ночью она становилась все тише, сдержанней и скромней, и они невинно засыпали в одной постели. Она не показывала того, как возбуждена потому, что они просто лежат рядом. Она \спала на самом деле, тогда как Джон иногда лежал без сна, не в состоянии избавиться от воспоминания о ее наготе.
В течение ночи он несколько раз просыпался, прижимал девушку к себе и ласкал. Во сне она была теплой и уступчивой. Он отваживался закатывать подол рубашки ей на грудь и проводить ладонью по ее телу, ощущая его фасон. Она не просыпалась, и это придавало ему смелости. Он только ласково трогал ее, следовал линиями тела, пока не узнал, где у нее самая нежная кожа, где формы пышнее и где начинаются волосы на лобке.
Но вот о чем он не знал, так это что она спала лишь наполовину, наслаждаясь его ласками, и никогда не шевелилась, чтобы только не спугнуть его. Однажды эти ласки настолько распалили ее, что она чуть не испытала оргазм. В другой раз он отважился прикоснуться к ее ягодицам членом, однако дальше этого не зашел.
С каждой ночью он действовал все смелее, удивляясь тому, что она не просыпается. Страсть его была постоянна, а Марта все время пребывала в таком возбуждении, что упивалась своей способностью не показывать этого. Джон стал еще отчаяннее и научился вставлять член между ляжек девушки, где он осторожно им двигал взад-вперед, не проникая в нее непосредственно. Наслаждение его при этом бывало настолько сильным, что он начал понимать влюбленных этого мира.
Распалившись после стольких ночей воздержания окончательно, он позабыл все правила приличия и взял полуспящую Марту как вор. Вторгаясь в нее, он был удивлен, услышав, что она возбужденно постанывает.
Ни в какую армию он не пошел. А Матильда удовлетворяла теперь обоих своих любовников: Пьера днем, Джона — ночью.
У Мануэля были некоторые своеобразные пристрастия, из-за чего семья отказалась от него, и он зажил жизнью богемы на Монпарнасе. Когда он не был поглощен своими эротическими наклонностями, Мануэль превращался в астролога, в замечательного повара, в пылкого спорщика и человека, которого просто приятно повстречать в кафе. Однако ни один из этих талантов не был в состоянии отвлечь его от его наклонностей. Рано или поздно, но он должен был расстегнуть брюки и явить миру свой замечательный член.
И чем больше при этом собиралось зрителей, тем лучше. И чем изысканней была публика, тем еще лучше. Оказываясь в компании художников и натурщиц, он выжидал, когда все слегка напьются и оживятся, и раздевался донага. Лицо аскета, мечтательные глаза поэта и стройная фигура монаха настолько не вязались с его поведением, что все бывали потрясены. Если от него отворачивались, он ничего с этого не имел. Если же за ним хотя бы недолго наблюдали, он приходил в транс, лицо его румянилось, и скоро он уже катался по полу и извивался в оргазме.