«Славненько, — обрадовался Рутенберг. — А то отобьют ещё эсдеки у нас священника… Чернов не похвалит».
У Гапона от славословий в газетах земным шаром кружилась голова, и он постепенно выходил из–под влияния своего эсеровского дружка: «Кто Я, и кто — он… Слон и Моська».
Из Женевы бывший священник переехал в Париж: «Вот где раздолье и жизнь. Не то, что в захолустной мещанской Женеве, под завязку набитой революционерами — будто снова в пересыльной тюрьме нахожусь…»
В столице Франции он тоже направо и налево раздавал интервью репортёрам, и даже был принят Жоресом[9] и Вальяном[10]
Не дремал и полковник Акаши, наблюдая за искусно созданным бумом вокруг нелепого попа–расстриги.
«Что ж, стоит и мне внести свою лепту в его возвеличивание, дабы эта марионетка ещё раз нанесла вред своей родине. Каких только уродов не рождает земля русская», — с удовольствием подумал он, велев обрабатывать зазнавшегося «спасителя отечества» молодой красивой даме, завербованной им ещё в Петербурге.
И конечно, как–то так получилось, что не совсем в фешенебельном ресторане, куда русский гвардейский офицер побрезговал бы зайти, прекрасная дама, проходя мимо пьяненького уже попа Гапона, «совершенно случайно» подтолкнула его, и он вылил полбокала вина на мотню штанов.
Штаны на этот раз, слава богу, были ни сиреневые в жёлтую полосочку, а нормального коричневого цвета, плохо гармонирующего с синим пиджаком и красной революционной жилеткой.
Дама долго извинялась на шести языках, и нежной ручкой с салфеткой промокала пятно.
Когда гапоновское лицо сравнялось по цвету с революционной жилеткой, она произнесла:
— Ах, я такая неловкая, право… Только приехала. Никого тут не знаю, и не успела даже номер в гостинице заказать.
— Отец Гапон. Э–э–э, Георгий Аполлонович, — сглотнул слюну расстрига, и хотел добавить: вождь мирового пролетариата.., но промолчал, вспомнив, что на эту роль претендует другой.
— Лариса Петровна, — воскликнула дама и чмокнула бывшего попа в лоб. — Я так мечтала встретиться с вами… и вот… судьба свела нас… С девятого января я стала ярой вашей поклонницей, — уселась на соседний стул. — Раньше была монархисткой, но вы перевернули моё мировоззрение… И теперь, вместе с вами я готова отдать жизнь и средства за освобождение трудового народа…
Разумеется, ночь они провели вместе…
Приехавший через неделю в Париж Рутенберг с трудом отыскал гостиницу, где поселился Георгий Аполлонович, зато номер нашёл очень быстро.
Поднявшись на нужный этаж, услышал громовое: «Реве-е та стогне-е Днипр широки–и–й».
— Папашка, — услышал, толкнув почему–то незапертую дверь, — заказ принесли.