Вчера, перед зарёй, в лесу
Я подивился деду.
Вечерело…
Распрощавшись, охоту перенесли на завтра.
«Вот что значит нетрезвого дьякона встретить, — подъезжая к дому, вздохнул Максим Акимович. — Лучше бы заяц дорогу перебежал…»
— Тятька, — шмыгнул носом Глеб, — кажись, конногвардеец с нас оборжалси…
— Сынок! Ты уже изучил деревенский говор?! — восхитился Максим Акимович. — В высшем свете очень пригодится…
На следующее утро, в расширенном составе — навязался Трезор, по–партизански — Рубанов–старший даже не га–га–кал на мосту, миновали хлебосольную Чернавку.
— Барин, табачок закурить разрешается? — повернулся к господам Ефим.
Глеб на этот раз ехал с отцом в коляске, рассудив, что выезжать верхом — плохая примета. Подсёдланный конь его шёл за коляской на привязи.
— Сделай милость, дыми, — тоже достал сигару Максим Акимович.
Солнце только–только всходило.
«Хорошо! — порадовался Глеб. — Словно и не было войны».
Ему не хотелось вспоминать войну… Не хотелось вспоминать женщину, что собиралась убить его… И не хотелось больше стрелять по людям.
«Вот для того Бог и придумал охоту, чтоб человек сбросил с себя груз накопившихся проблем, стреляя в кого угодно, кроме людей. Выходит, что желание убивать — в самой сути человека? — поразился он. — Неужели, надев фрак и белые перчатки — мы по–прежнему звери?..»
— Ты чего задумался, сынок, — ласково толкнул его плечом отец. — Стопарик коньячку не желаешь? — выудил из–за пазухи фляжку.
— Меткость нарушится, — отказался Глеб.
— Ошибаешься! Выдержку характеру придаёт, крепость рукам и зоркость глазам, — налил в отвинчивающуюся пробку и одним глотком укрепил руку и зоркость…
Кавалькада въехала на заросший невысокими ивовыми деревцами пригорок и остановилась.
Господа вышли размять ноги и сделали ещё одну попытку прогнать собаку.
— Трезор, домой! — приказал Рубанов–старший.
— А то на губу отправлю! — дополнил младший.
Укоризненно поглядев на них, пёс отбежал и внимательно, видно взывая к совести, стал наблюдать за своими гонителями.
«Гонители» так же внимательно глядели с пригорка вниз, куда уткой ныряла дорога.
— Речушка какая–то. Чего–то я её и не помню, — оглянулся на приближающегося Трезора Глеб.
— И мосток такой же как в Рубановке — хилый и раскуроченный… Брысь! — тоже оглянулся генерал.
Трезор, пустив волну негодования от башки до хвоста, и почесав потом за ухом, отошёл от греха на старое место лёжки.
— Таперя по ухабам и колдоёбинам прыгать придётся, — уже без разрешения задымил самокруткой Ефим.
— Колдобинам, — поправил его генерал.
— Сейчас сами убедитесь — по чём, — не сдавался конюх.