Расплатившись с извозчиком, он был остановлен у парадного входа швейцаром, долго выяснявшим — кто такой и по какому вопросу.
Стоявший рядом жандарм подозрительно косился на посетителей в бекешах.
«Следовало, всё–таки, в форме ехать, — начинал злиться Максим Акимович, объясняя непонятливому стражу входной двери, что он старинный приятель генерала и прибыл из Петербурга. — Да-а, отставка чувствуется, хотя и не подписана пока», — всё же прошёл в приёмную.
В ту же минуту дверь из кабинета растворилась и на кого–то рыча, появился генерал–губернатор, остановившись перед загородившим проход Рубановым.
— Хотя я человек известных форм, — гордо выпятил драгунскую грудь и разгладил зачёсанную на две стороны бороду, — но вам, господин Рубанов, дана отставка и вы боле не генерал–адъютант… Поэтому прошу не заступать мне дорогу, хотя сегодня императором и подписан Манифест о всяких свободах, — обошёл посетителя, направившись в выходу.
«Какой Манифест? — растерялся Максим Акимович, не восприняв даже хамство, которое отнёс к ограниченности и бескультурью Клейгельса. — Правильно весь Двор смеялся над его комичной важностью и бурбонством», — взяв извозчика, велел отвезти в гостиницу.
Он не знал, что в ночь на 18‑е, Клейгельса сняли с должности генерал–губернатора, отправив в отставку.
Утром 18‑го в Киеве вышли все газеты, напечатавшие высочайший Манифест о свободах и введении думского образа правления.
Трясущимися руками держа на весу газету, Рубанов читал: «Божьей милостью МЫ, Николай Второй, император и самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая.., объявляем всем Нашим подданным:
Смута и волнения в столицах и во многих местностях империи Нашей великою и тяжкою скорбью переполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным, и печаль народная — Его печаль. От волнений, ныне возникших, может возникнуть глубокое нестроение народное и угроза целости и единству Державы Нашей. Великий Обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей, стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты», пропустил несколько строк и продолжил: «Даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов…» — Господи… Это конец Державе… И бомбу эту, уверен, подложил никто иной, как Витте, — отбросил газету. — Разве не было у нас союзов? Один такой поп Гапон возглавлял. А теперь ещё хуже — Государственная Дума… Заболтают Россию, — даже застонал от переполняющей внутренней боли. — Власть должна быть сильна и независима. Особенно у нас, где «сорок — сороков» народов и у каждого своё мнение и видение правления», — кликнув Антипа, решил покататься по городу.