— Точно, оборотень, — погладил лижущего руки Трезора. — А где же на самом деле его степенство, Ермолай Матвеевич? — обратился к Веригину.
— Он, ваше превосходительство, — уважительно разглядывал погоны полного генерала, и не важно, что отставного, — теперь важная птица и носа, то есть — клюва, сюда не кажет. Весь в делах, как Трезор в репьях, — подошёл пожать протянутую барином руку.
«Ну совсем Максим Акимович субординацию не соблюдает, как отставником заделался, — вновь не оценила его жест супруга, проходя в дом.
— Настасья, — представила ей Марфа молодую женщину. — Помощница моя. — А это — ейный сынок Дениска.
«Ну вот всё и встало на свои места… Как всегда — пылюка кругом, ненатёртый паркет и немытые окна», — с удовольствием осмотрелась по сторонам и чмокнула открывшего глаза внука.
— Огляди, огляди свой будущий дом, — покружилась с ним, вызвав улыбки окружающих.
«А барыня ничего, простецкая, — отметила для себя Настасья. — Зря её боялась», — погладила по головке прижавшегося к ней сына.
— Где староста? — поинтересовался у Марфы Максим Акимович, так и не добившись ясного ответа от Веригина.
— О-о! Ермолай Матвеевич ноне важный барин…
— Тьфу! Конкретно скажет кто–нибудь или нет?
— Я и говорю… У Севастьяна Тарасовича, Ильинского помещика, с кем в прошлом годе охотились, поместье откупил…
— Вот те раз! — опешил Рубанов.
— Сожгли его дом крестьяне, и чуть совсем живота не лишили…
— Газета губернская об этом писала, — хмуря лоб, поддержал Марфу Веригин. — Совсем народишко от ума отбился… Вот и лишайся ног за этих олухов.. У нас–то тихо. Народ в Бога верует, а баламут–учитель, как его, депутатом в Думе стал, — застучал по паркету перевёрнутыми деревянными штофами, потащив в комнаты баулы.
— Вот тебе, бабушка, и Ермолкин день… Сколь денег у меня наворовал, — защёлкал пальцами, подбирая эпитет.
— Шинора… Проныра, значится, — подсказала Марфа. — Тепереча буня стал, — рассмешила барина.
— Какая буня?
— Надутый, чванливый… Так в моей деревне про таких калякали.
— Буня! — всё не мог успокоиться от удовольствия Максим Акимович.
К обеду следующего дня «буня» навестил Рубановых, лихо подкатив на тройке разномастных, но породистых лошадей. Из возка вылезал важно, явив толстый зад рубановскому барину.
Белоснежный картуз снять не удосужился, икнул, погладив под пиджаком толстый живот, а затем, чуть покумекав, расстегнул его, похвастав шёлковой косовороткой с кручёным пояском.
Затем выставил вперёд правую ногу в хромовом сапоге, дабы генерал треснул от зависти, узрев лаковые голенища. Уже с месяц сам млел от скрипа, который издавали при ходьбе сапоги, что являлось высшим шиком; ибо за огромные деньжищи сапожник прибёг к тайному ухищрению, заложив между подмёткой и стелькой сухую бересту.