— Знаешь, знаешь, — Ларри мягко улыбнулся, — но здесь, в России, я ощущаю непередаваемую радость и непередаваемую жалость. Ко всем вам, к стране, мне тут хорошо. Два года стажировки — я никогда их не забуду — мне многое объяснили.
— Таинственная русская душа? — Воля попытался перевести на шутку его патетику.
— Зря шутишь. Я много поездил по свету, есть страны погибшие, там ничего не изменишь — нищета на веки веков, например Египет, но Россия — почему, за что, какой рок вас преследует?
— Ларри, тема-то истрепанная, если б я выпил, может, и поддержал бы разговор, но по трезвянке — все это пустое.
— Россия не конченая страна, — упрямо повторил Ларри.
— Стоп. Россия — Америка, мы одинаково горды, одинаково лишены статистики, и всегда с налету, на одном чувстве норовим решить неразрешимое. Скажи еще, что нам необходима демократия.
— Конечно, иного пути нет.
— Ларри, а ты кто — русский, американец или русский-американец?
— Наверное, американец, хотя в России я становлюсь больше русским, как мне кажется.
— Тебе так только кажется, а в Европе ты кто?
— Россия тоже Европа, вы почему-то всегда это забываете.
— Расскажи мне еще о комплексе, который испытывает каждый образованный американец, находясь в Европе.
— Конечно. У вас такая долгая история.
— Вот именно, но что в результате побеждает — деньги или история?
— К сожалению, деньги.
— Нет, Ларри, побеждает человек, побеждает сам себя. То, что ему нужно, то хорошо, если это хорошо; если плохо, начинаются проблемы с совестью, и это — другая история.
— Не знаю, я честно не знаю. — Ларри грустнел на глазах.
— От истории никуда не денешься: прошлое всех породило, и Америку — большой остров диссидентов — тоже. Потому-то на него и рвутся отовсюду, инстинктивно стремясь сбежать от прошлого.
— Что меня всегда поражает, русские такие рисковые. Все бросив, едут в неизвестность, а сейчас не прошлые годы, есть возможность: купи билет, слетай, посмотри, прикинь, нет, как в омут головой.
— Во-первых, у тех, кто едет, такой возможности нет, а во-вторых — так только и можно, иначе сил не хватит. Потом, коли денежки заведутся, можно наезжать, Княжнин же умудрился, и сколько таких.
— Княжнин — настоящий пионер, а мы — третье, четвертое поколение, мы — разнеженные. Да и кто сказал, что Княжнин счастлив?
— Счастье, Ларри, понятие почти придуманное. Сумел же он выстоять, создать дело, а потом не побоялся все продать и жить на проценты, так, по крайней мере, Аристов мне рассказывал. Здесь у него какое-то маленькое дельце, остатки.
— Не знаю, у нас не принято спрашивать. Княжнин, конечно, удачливый бизнесмен, но не думаю, что только деньги его сюда тянут.