Клава вздохнула, глянула на милиционеров и строго приказала:
— Берите его, ребята.
Милиционеры двинулись к Феде. Тот резко отскочил на другой край ямы и воскликнул:
— Ладно, ладно, заберите! Больно оно мне нужно! Уже и пошутить нельзя прямо!
Порывшись за пазухой, он сунул Дежкиной в руку золотой зубной протез.
— Ну вот и славно. — Клавдия передала протез Левинсону. — Больше ничего?
— Ничего… — Втянув голову поглубже в воротник, могильщик отошел в сторону. — Твою мать, пашешь тут, пашешь как дурак…
Два черепа торчали из земли. Один из них тоскливо смотрел в небо пустыми глазницами. Второй уткнулся носом в землю.
— Ты их не переворачивал? — Левинсон, взяв из рук у милиционера большой фонарь, внимательно рассматривал яму. — Они точно так лежали?
— Точно так, — сердито буркнул Федька. — Как лопатой ногу подцепил, так осторожно копать начал.
— Вот эту ногу? — Левинсон посветил фонарем на торчащую из земли берцовую кость.
— Ага, эту самую. — Федя нервно сглотнул. — Ну, я ее как сковырнул, дальше стал руками разгребать. Смотрю — что-то больно много костей для одного получается, да и мелко пока. Два метра положено, а тут и полутора нету.
— Да, тут и полутора нету. — Левинсон, крякнув, поднялся с корточек. — Интересно, интересно. Что скажешь, Дежкина?
— Пусть Калашникова скажет. — Клава огляделась по сторонам. — Ира, ты где?
Ира стояла возле милицейского «уазика» и любезничала со старшиной.
— Калашникова, подойди сюда, будь так любезна! — строго крикнула Клавдия.
— Я? — Ирина грациозно оторвалась от машины и подошла к яме. — Вы меня звали?
— Ирочка… — Клава крепко взяла ее за руку и тихо, чтобы никто не услышал, сказала: — Ты сюда работать приехала? Так будь любезна работать. А то вылетишь со стажировки, как пробка. Все поняла?
— Да, поняла. — Ира опустила голову.
— Вот и отлично. — Дежкина отпустила ее руку.
— Вон он! — закричал вдруг могильщик, и Клава вздрогнула. — Этот самый!
Радостный, как будто опознал вора, Федька тыкал пальцем в высокого седого мужчину, направлявшегося в их сторону. От этого крика мужчина замедлил шаг и остановился. Испугался, скорее всего. К нему тут же двинулся Порогин и кто-то из милиционеров.
— Это тот, Бербрайер, — пояснила сторожиха. — Марк Борисович. Сын, наверное. — Она глянула на вывернутое надгробие. — Верно. Этот Борис Моисеевич. Точно, отец…
22.50–23.49
— Ну наконец, дождались! — проворчал Федор, когда в прихожей хлопнула входная дверь. — Дорогая, ты как раз к ужину успела. Все горячее, с пылу с жару.
Клава, не раздеваясь, вошла на кухню, плюхнулась в кресло и уронила голову мужу на плечо.