— Бегунок, а Бегунок, отворяй ворота!
Санитар узнал громкий напористый бас участкового Максима Андреева, начинавшего когда-то в Половинке молоденьким лейтенантом и дослужившегося до майора.
С досадой, отбросив в сторону недошитый валенок, Селезнев отодвинул тяжелый засов. Тело покойного, прикрытое сложенным вдвое шелковым покрывалом, покоилось на выцветшем брезенте видавших виды носилок.
— Прямо к столу, робяты, и несите, — засуетился санитар, ухватившись рукой за носилки. — Что за тело? — поинтересовался он. — Вчера в рыбхозе получка была, похоже, парень увлекся, не рассчитал силы…
— Огнестрельное, убийство, — процедил Андреев. — Два выстрела в окно, и порешили тезку твоего, Николая Владимировича Михеева. — Он откинул верх покрывала: — Узнаешь?
— Еще бы не узнать…, — обескураженный санитар тряпкой вытер кровь с носилок, отодвинул их в сторону. — Когда-то из одной миски баланду хлебали. Правда, потом Михей высоко взлетел. И кому он дорогу перешел?
— А вот этим мы и займемся. Слушай, отец, мой приказ. — Участковый раскрыл папку. — Вот направление на вскрытие, сегодня вечером, или завтра поутру подвезем судмедэксперта. А пока запирайся в морге, никому не открывай. Сам понимаешь, что за птицу доставили, головой за тело отвечаешь. Надо бы на всякий случай организовать охрану, но все на розыск брошены. Нет у меня людей, каждый человек на учете…
Едва смолк треск удаляющегося «УАЗа», Селезнев подошел к носилкам. Откинув зеленоватое покрывало, он с минуту вглядывался в изуродованную выстрелами грудь Михеева. Сейчас он не был похож на себя, но и среди сотен лиц санитар без труда опознал бы убитого, по длинному рассекающему шраму, тянущемуся от левого виска через середину щеки к углу рта.
— Доигрался, тезка, — вслух жестко произнес он. — Помяну-ка, ох, грешную душу твою. Да и время к обеду подошло…
Махом осушив стакан спирта, подкрашенного в аптеке зеленкой, дабы уберечь казенный дефицит от желающих выпить, он закусил салом, похрустывающей на зубах печеной картошкой. А как почувствовал под ложечкой разливающуюся теплоту, мыслями вернулся в прошлое.
Савельев вспомнил, что когда началась его вторая отсидка в лагере строгого режима, находившегося в двухстах километрах севернее Половинки, туда этапом пригнали и Михеева. Тот, только возведенный в ранг «вора в законе» ленинградской братвой, фактически не работал, на лесоповале числился кашеваром. В один из лютых дней, когда морозы доходили до сорока и сосновый молодняк со звуком, похожим на выстрелы, ломался от малейшего прикосновения, кашевар обделил горячим супом чем-то не угодившего ему паренька из-под Тамбова.