— Тот же modus operandi[34]. Думаю, отец Фаулер, сомнений больше нет, — сказала Паола.
— К моему удивлению и отчаянию, Конрой не заявил о случившемся в полицию. Изувеченный священник получил компенсацию, а калифорнийские врачи провели восстановительную операцию, пришив обе руки, хотя полностью вернуть им подвижность не удалось. Тем временем Конрой распорядился усилить охрану и оборудовал изолятор размером три на три метра. Там Кароский находился вплоть до своего побега из института. Беседа за беседой, один сеанс групповой терапии за другим Конрой терпел поражение, а Кароский постепенно превращался в того, кем стал теперь, — в чудовище. Я написал несколько писем кардиналу, подробно изложив историю. Ни на одно я не получил ответа. В тысяча девятьсот девяносто девятом году Кароский исчез из изолятора и совершил первое из доказанных убийств, прикончив отца Питера Селзника.
— До нас доходили слухи. Говорили, Селзник покончил с собой.
— Это не так. Кароский сбежал из своей комнаты, открыв замок шариковой ручкой, и клинком, который он тщательно наточил в уединении, вырезал Селзнику язык и губы, а также половой орган, заставив несчастного сжевать его. Селзник умирал три четверти часа, и никто ничего не заподозрил до утра.
— Что сделал Конрой?
— Официально он объявил происшествие «несчастным случаем». Конрой добился, чтобы это определение занесли в протокол, и заставил судью и шерифа графства вынести постановление о самоубийстве.
— И они согласились? Так вот легко и просто? — недоверчиво спросил Понтьеро.
— Оба католики. Предполагаю, что Конрой надавил на них, упирая на то, что долг истинно верующих — защищать честь церкви. Но на самом деле мой бывший шеф был смертельно напуган, хотя и не желал в том признаваться. Он видел, что разум пациента не поддается его усилиям и Кароски ускользает из-под его влияния, день ото дня обретая все большую самостоятельность. Тем не менее Конрой упорно отказывался доложить о трагических событиях в вышестоящую инстанцию, несомненно, из страха потерять свое место. Я снова и снова писал в архидиоцез, но меня не слышали. После убийства я говорил с Кароским. В нем не было ни тени раскаяния. И я понял, что изменения необратимы. Мы больше не понимали друг друга. Тогда я в последний раз говорил с ним. Если честно, то дикий зверь, запертый в четырех стенах, вселил в меня ужас. Кароский по-прежнему оставался в институте. В изоляторе установили камеры, позаботились о дополнительной охране. Так продолжалось до июня двухтысячного года. Однако как-то ночью он сбежал. Испарился без следа.