— Эд, — зовет Лео, и я иду поздороваться с Джейком, но почти сразу оставляю их вдвоем: пусть обсудят детали предстоящего дела. Возвращаюсь к Дилану и смотрю на танцующих девчонок. Толпа прибывает, кислород убывает, темень и запах пота сгущаются.
— Ты чего-то не в себе, — замечает Дилан. — Думаешь, у нас не выйдет?
— Да, думаю у нас не выйдет. Когда хоть одна извилина есть, в такие дела не лезут.
— У тебя есть извилина, — отвечает Дилан.
— Ты о чем?
— У тебя есть извилина. Почему ты полез в это дело?
— К твоему сведению, извилин у меня много. Но у меня счета не оплачены и нет работы.
— Мама с папой оплачивают счета, но поездку в Квинсленд они не оплатят, потому что я спустил деньги на игровую приставку.
— Подработай в «Макдаке», дубина!
— Я и работаю, только накопить не успею. А Дэйзи поедет и будет там без меня среди всех этих серферов. Ты же знаешь, им только одного надо.
— Словить волну? — говорю я, глядя на Люси.
— Можно и так сказать. Только пусть найдут свою.
Мы по-прежнему не отрываем глаз от танцпола.
— Серферы, наверное, в ее вкусе, — продолжает Дилан.
— Тогда твое дело труба.
— Если постараться, я тоже могу стать серфером.
— Да? Серферы не носят рубашек в клетку. Они гладят джинсы и бреются дважды в день.
— Опрятный вид мне тоже нравится.
— И ради Бога. Но ты никогда не будешь прилизой.
— Дурацкое слово «прилиза».
— Верно, дурацкое, — соглашаюсь я. Мы опять смотрим на девчонок. Через некоторое время я говорю: — Не ввязывайся в это дело. Игра не стоит свеч.
— Стоит, — твердо говорит он. Его глаза направлены на Дэйзи, как два прожектора.
Последуй собственному совету, сказал бы Берт. Даже здесь, в грохоте ударных и клубах дискотечного дыма, я отчетливо слышу его голос. Нет, Берт, ты ничем мне больше не поможешь. Ты умер, и мне крышка.
В тот день, когда он умер, я сделал граффити для него. Не на стене магазина, конечно, — это бы ему не понравилось. Рисовал в разрешенном месте, в конце Эдвард-стрит, рядом с доками. Ничего особенного не придумалось: обыкновенный портрет, и взгляд у Берта такой, как в те минуты, когда он пил пиво или объяснял мне что-нибудь. Только сам портрет — огромный: я хотел, чтоб его видели все пассажиры всех электричек.
Позже я привел туда Валери, и мы долго смотрели Берту в глаза. Валери гладила его лицо и косматые брови, а я отвернулся к реке. Вода за последнее время спала, потому что дождь выдохся, как история, которую рассказали.
— Дело мне придется продать, Эд, — заговорила наконец Валери, и я почувствовал, что мне жаль ее больше, чем себя. — Владелец хозяйственного магазина из пригорода уже несколько лет хотел выкупить у нас это место. Берт не соглашался. Хотел передать бизнес тебе.