4.
Удар. Словно в гонг грохнули, аж в ушах зазвенело. Заныло, завибрировало в руках копье. Древко выгнулось дугой — Джеремия отлично чувствовал чудовищное напряжение, возникшее в дереве — и упруго выпрямилось, ударив плетью по ладоням. Оружие выдержало.
Но зато лошадь споткнулась, зарылась с жутким, почти человеческим криком головой в землю. Степняк швырнул в сторону саблю, схватившись рукой за окровавленную грудь, едва укрытую разодранным кожухом. Завалился набок с простого потертого седла и замолк, уткнувшись лицом в пыль. И тут же снова возник гарцующий конь, и воин с глазами-щелочками, размахивающий саблей и вопящий во все горло. Странно, но в его глазах Джеремия увидел все тот же страх. Да, степняк выглядел необычно, но в нем не было ни нечеловеческой злобы, ни одержимости порождений Бездны. У него не было даже самых завалящих клыков и когтей! Даже наоборот: пока степняк раззявил пасть в отчаянном вопле, Глазастик заметил, что у того изрядно не хватает зубов.
И упустил момент, когда степняк замахнулся для удара, готового развалить гоблина надвое. На помощь подоспел Гернор. Наконечник алебарды скользнул в подмышку врага и с хряском вошел в плоть. В лицо брызнули горячие алые капли — степняк выпучил глаза, булькая кровью, хлынувшей из горла. И медленно сполз с обезумевшего коня. Мохноногая лошадка, потоптавшись неуверенно на месте, с хриплым ржанием устремилась прочь.
Снова и снова степняки, как тараканы, лезли вперед. Скалили гнилые зубы, бешено вращали глазами и пытались врубиться в ощетинившийся копьями и алебардами строй ополченцев. В каком-то рванье, сырых невыделанных шкурах, грязные и чумазые. Ничем они не были лучше королевских ополченцев.
— Не зевай! — Гернор, гремя сочленениями кольчуги, воткнул лезвие алебарды не в меру ретивого степняка, что чуть не развалил Джеремию пополам, и тут же схлопотал саблей по спине. Сморщился, прошипел что-то сквозь зубы и развернулся, орудуя алебардой, как косой, благо длинное и широкое острие позволяло подобные выходки.
Стоны и хрипы умирающих, крики и вой еще живых, конское ржание и топот копыт, проклятия и ругательства слились в чудовищную какофонию, увертюру смерти и убийства. Глазастик уже ничего соображал, только тупо тыкал перед собой копьем, стараясь хоть краем лезвия достать хоть кого-нибудь в накатывающих волнах врагов. В глазах рябило и плясало, руки ныли от боли и усталости, его самого качало, как тростник на ветру, но каким-то чудом он стоял.
Древко выгнулось, заскрипело и заныло, и со звонким щелчком лопнуло. Хлестнуло щепой. Один кусок копья остался в степняке, второй — в руках. С отчаянным визгом Джеремия швырнул обломок в толпу и бросился наутек, вернее, попытался это сделать. Под ноги упал ополченец — молодой еще парень с рассеченным лицом: изо рта хлещет кровь, безумно сверкает единственный уцелевший глаз.