Словом, Двойник терялся в догадках. В общем, ему перестали доверять. Это он хорошо понимал. Возмущался, но терпел. Но чаша терпения могла в любое время переполниться. Ну а стрела недоверия, выпущенная своими же, вообще могла сыграть роковую роль: пригвоздить его к могильной плите провала. И это за преданность фатерлянду! Обида жгла огнем, терзала душу, не давала покоя, но уже ничего нельзя было исправить. Тюремная камера своим холодным дыханием постоянно напоминала, что она тоже могила, но только для живых.
А как он легко и красиво шел к цели многие годы, словно по сверкающему паркету ампирного зала. Ведь в Петербурге именно так и было… Великосветские салоны, мраморные позолоченные будуары столичной аристократии, пьянящие изысканно красивыми женщинами балы высшего света, куда он был вхож благодаря службе управляющим в имении министра царского двора Фредерикса. Он, Герхард Хаген, был великовозрастным пажом сразу у нескольких благородных дам. Но он, однако, не ограничивался лишь приятными и милыми поручениями своих прекрасных повелительниц, как то: подавать вовремя инкрустированные золотом веера из слоновой кости, передавать крупным вельможам надушенные французскими духами записки, начертанные на лощеной бумаге с вензелями императора Николая II, но и с неутомимой жаждою разгонял у дам плохое настроение, особенно по ночам, предварительно сняв с них платье и все остальное. А утром, пошатываясь от приятного переутомления, возвращался домой, вернее на службу. Там он, как иностранный агент, чувствовал себя как в родном фольварке; министр Фредерикс, словно иностранный посол, был неприкосновенен. По сути дела, неприкосновенностью была наделена и вся его челядь. Он активно защищал всех провалившихся под лед ареста германских агентов, объясняя, что это надуманные злонамеренные козни контрразведки в отношении честных немцев. Обычно самое худшее, что ожидало разоблаченных шпионов, — это высылка за пределы Российской империи. Ну чем же не дипломатическая служба нелегального агента. Уникальный парадокс. Но царская Россия рождала и не такие изумительные, сногсшибательные вещи. Одним словом, даже отважным нибелунгам не снились роскошества земные, какими стали пользоваться их далекие потомки в качестве тайных лазутчиков в чужом стане. Поэтому Двойник и действовал раскованно и порой даже небрежно-самонадеянно.
В принципе, он легко справлялся со своими обязанностями. Ему вменялось выявить: кто из окружения министра Фредерикса работал на русскую контрразведку. Короче: кто стучал на министра и на его людей. Двойник лишь одного разнюхал: дворника Акима, который, конечно же, не входил в окружение царского сановника. Но сведения в петербургское жандармское управление дворник поставлял аккуратно через секретного связника, который работал возчиком продуктов. В этих сведениях обычно сообщалось: кто приходил в дом министра, чем они занимались. Фигурировал в них и Двойник, но не как агент кайзера Вильгельма II, а как тайный любовник-искуситель сиятельных красоток, мужья которых, не щадя себя, только и радеют в своем усердии службе его величеству государю-батюшке. И по этой причине, по мнению дворника, у большинства мужей «не работает „мужская механизьма“, в том числе и у министра Фредерикса, и ищут утешения с молодыми кочетами, навроде Семена Перинова» (под такой фамилией он работал управляющим у министра двора). Все это Двойник прочитал в записке, адресованной некоему «21». Позже эту записку изъял из почтового ящика возчик. Двойник стал контролировать эту почту. И вот однажды в тайнике он обнаружил записку, которая заставила его вздрогнуть.