Когда Алена вышла, сотник неловко, неуклюже протянул Марине руку.
– Ты прости меня, Марина Юрьевна, что не научен я обхождению вашему. Руку тебе подаю, точно лопату. Ты, чай, к другому привыкшая…
Марина легко, словно играючи, прикоснулась к его руке.
– Если захочешь, я и танцевать тебя научу, пан, и руку даме подавать как следует, и обхождению шляхетскому…
– Где научишь, пани? Здесь, в темнице твоей?
– А хоть бы и в темнице… Не гнить же мне здесь заживо! Хоть о былом вспомню!
– Учи, не учи, а все едино я ляхом не стану, пани!
– Ну, тогда хоть танцевать научишься! – с легкой усмешкой сказала Марина.
– Вот ребята мои удивятся, что я в оружейке с московской царицей венчанной как на пиру отплясываю! Но давай, была ни была, пропадай моя головушка!
Они вышли на крепостной вал вместе, рука в руке. Ребят он своих, что во внешнем карауле охраняли, перед тем отдыхать отправил. Сказал, что будет он с воровской женкой Маринкой тайную беседу держать – как государь Михаил Федорович повелел. Все поверили, кроме Ваньки Воейкова, полусотника, хитрого беса. Тот на слова Рожнова гаденько так ухмыльнулся, но вслух ничего не сказал. Подумал, видно, скотина похотливая, что надо бы и ему как-нибудь с Маринкиной прислужницей, Аленкой, тайную беседу повести, по царскому приказу.
Когда на вал поднялись вместе, стало Федору стыдно, что не успел он среди повседневных забот своих сходить на посад, за душистой водой. Верно, уловила Марина запах чеснока, который шел от его кафтана. Он отстранился, отошел от нее на несколько осторожных шагов. Марина обернулась, спросила:
– Что шарахаешься, воин? Или жолнеров своих боишься? Вдруг увидят, как ты с узницей ласково разговариваешь – донесут?! Так ведь нет никого с нами, слава Господу!
– Не боюсь я людей и толков их пустых, Марина Юрьевна! – обиделся Федор. – Не из пугливых… А отошел потому, что иного боюсь – несет от меня бражкой да чесночищем. Ты, чай, к таким запахам не привыкшая!
– А ты думаешь, у нас в Речи Посполитой воины по-другому пахнут?
– Не знаю, кровью от них несло и порохом. – отрезал Федор. – Я с ляхами твоими больше на саблях силой мерился. Только ты, Марина Юрьевна, пани высокородная, воспитания тонкого, нежного. Не хочу я рядом с тобой мужиком сиволапым показаться!
– Ах, воин, – грустно сказала Марина, – когда душа человеческая до самого края доходит, о таких вещах не думается. Я, пан, до самого края дошла, а ты?
– Да и я, Марина Юрьевна, столько всего повидал, что трудно мне, как в юные годы, в людей да в Бога верить… Может, это и значит – до самого края дойти?