Художник посмотрел на женщину, тяжело выдохнул, покачал головой и, повысив голос, продолжил:
– Хотелось крикнуть: «Гоните его прочь!», – но слов моих Она не слышит. Кажется, я пишу их жизнь, но, может быть, они вдохновили меня, и я только пытаюсь её воссоздать.
Свет проводил уходящий силуэт художника и погас. Снова возник, вырвав из темноты заостренные черты мужского лица.
– Я вам плачу не за любовь – за время, собранное мной в изысканный бокал. Он может быть пустым или играть цветами, безумством красок бытия. Вы сами мне сказали «да», что все условия вторичны, и лишь игра для вас важна.
Голос мужчины действительно оказался хриплым и глубоким. Мягкий свет отразился от точеного лица молодой женщины и тенью упал на её воздушное платье.
– Я не сказала «нет». Вы повелели, чтоб я была – я есть. Но часть меня блуждает, как всегда. Я думала, вас это не волнует.
Женщина молода, красива, печальна, голос дрожит.
– Я не просил вас спать со мной, но вы, бравируя игрой, даруете лишь тень свою с тоскою.
– Желанье жить, c огнем танцуя, то веселиться, то стонать, обняться с грустью и искать в себе, что не нашли другие, неужто это может обижать?
– Вы затворили все врата, запрятав искренность в темницу, с коварством обручаясь, рождаете вы пагубную страсть, к себе искусно приближая, чтоб тут же отвергать и снова соблазнять, чужой судьбой играя.
– Моя душа стихии отдана, и правил не люблю я и тех, кто правит. Не люблю, как лгут, придя на исповедь святую.
– Забыв о правилах, впадете в тьму бесправия. Возможность рядом с вами быть дана судьбой на основанье знанья правил, а нынче обладаю правом править их!
– Вы нарезаете слова, как хлеб, играя острием, а я, в отличие от вас, могу не только острым быть ножом, но и душистым теплым хлебом.
Она перетекла от открытого окна к мягкому дивану, движения подчеркивали независимость и строптивость.
– Скорее горячим, дышащим огнем. Ночь, разрушенье, сменяет день и обновленье, рожденье новых слов, достойных вашего коснуться слуха. И вы источник этого огня. Воспламеняют ваши ноги, руки, и контур нежного лица, и бедер линия и полоса, как след ножа, от уха и до плеча.
– Во время сна меня вы раздевали, хотели, видимо, помочь. Легли, вздыхая, на кровать, и снова совесть вам пришла шептать: давали слово не платить желаньям дани. Но лишь завидев прелести белья, вы потеряли вновь себя.
– Подобно вам я потерял лишь часть себя. Вторая часть не в силах примириться, от одиночества она томится. Но вы не лекарь – вы палач.
– Вы сами рисовали страсть, как воздух вашей жизни, и льдом себя просили оградить, чтоб вашу страсть подольше сохранить.