Стая диких акул из Батумского дельфинария яростно курсировала вдоль побережья. Вторые сутки без свежего мяса — и, вдруг, на дне хищные рыбы обнаружили труп дохлого иностранного мужчины. Между акулами завязалась грызня. Добычу вырывали друг у друга из пасти. Неизвестно сколько бы это продолжалось, если бы Джон не очнулся. Через несколько секунд на поверхность стали всплывать дохлые акулы с перегрызанными глотками. За ними вынырнул Джон Макгольм, достал из-за уха папиросу и задумчиво закурил.
…Через полчаса в Москве на столе у Березина лежало донесение погранслужбы: «В советских территориальных водах обнаружено двенадцать насильно умерщвленных акул и окурок американской папиросы „Марльборо“. Все трупы опознаны заведующим Батумским дельфинарием.»
«Опять зашевелилась контра!» — нервничая, вскричал Березин и ударом карате разломал свой дубовый письменный стол. «Виноват, товарищ майор,» — стоящий навытяжку Корнев развернулся и, вздохнув, отправился к завхозу за новым столом.
Когда Костя втащил в кабинет начальника новый стол, тот уже находился в отличном настроении. «Ну-ка сынок, слетай за парой коньяка,» протянув трешку, весело произнес Березин.
В магазине напротив, с трудом, по всем карманам собрав необхомую сумму, лейтенант нехорошо, неуставными выражениями тихо думал про начальника: «Козел старый! Столы ломать научился, а новых цен так и не выучил!»
В семнадцадь тридцать Павел Петрович и Костя открыли бутылки и слегка чокнулись ими. Березин, сделав два больших глотка, выкинул бутылку в корзину для мусора и со вкусом понюхал бутерброд с ветчиной. «После первой не закусываю,» — произнес он достал из сейфа бутыль со спиртом.
Костя пил культурно, запивая спиртное кефиром. Набрав свою норму, Березин уверенно встал и сел к кабинетному роялю. Грянула мазурка. Задремавший было Костя встрепенулся, опрокинул на себя стакан с кефиром, вскочил, с присвистом пустился в пляс, но тут же снова уснул и, падая, пробил головой дверцу старинного бронзового сейфа. Из глубин сейфа раздался богатырский храп.
Стояла темная и жуткая осенняя ночь. Скрипло тускнел прокопченый уличный фонарь. Обезжизненные листья деревьев, подгоняемые мокровитым и леденистым позднеоктябрьским ветрищем, неприкаянно шелестели по холодному предзимнему асфальту. Одиноко гудела трансформаторная будка. Замогильно и загадочно ухал филин. Где-то попыталась мяукнуть кошка, но тут же жалобно замолчала, насмерть убитая и покалеченная, случайно упавшим с крыши красным дореволюционным кирпичом.
В наступившем скорбном молчании звеняще слышался немой укор за ее, трагически оборванную, молодую и непутевую жизнь.