Мия расспросила слуг и Юрико, но те знали немногим больше ее самой. Самханца приютил еще отец нынешнего даймё, дав ему убежище в обмен на службу.
Никто не знал подробностей его истории или возраста. Поговаривали, что он бунтовал против императора Самхана, за что был приговорен к смерти. Но сколько правды было в этих слухах?
Со слугами хранитель знаний не общался. Иногда он уезжал в Асикаву, где пропадал по нескольку дней. Однажды он привез с собой девушку с изуродованным шрамами лицом, которую объявил своей женой. Весь Инуваси-дзё гудел, слуги предвкушали множество интересных подробностей о самом загадочном и жутком приближенном семьи Такухати, но их ждало жестокое разочарование. Девушка оказалась немой.
— Он такой странный, брр, — закончила рассказ Юрико, поделившись десятком слухов о Юшенге, один кошмарнее другого. — Когда смотрит, внутри все аж смерзается от ужаса.
Мия не была с ней согласна, но спорить не стала.
Даже с помощью самханца учеба давалась сложно. Иной раз безумно сложно. От безуспешных попыток болела голова, накатывало отчаяние и ощущение собственной бездарности. Но она не сдавалась. Мия всегда любила учиться. И такая радость и восторг первооткрывателя охватывали ее, когда сухие рассуждения или выкладки накладывались на живой пример, обретали плоть. Изучать, постигать и понимать было счастьем!
Жизнь обрела смысл. Девушка совершенно забыла скуку первых дней в Инуваси-дзё. Теперь она куда меньше нуждалась в обществе и внимании Акио днем. А ночи… ночи и так принадлежали им полностью.
Болезнь усиливалась, но ему внезапно стало все равно. Как наркоман, курильщик опия, перешедший какой-то рубеж, он уже не стыдился и не стеснялся своего порока.
И Мия была рядом…
Он засыпал, обнимая ее, и просыпался, чувствуя на шее теплое дыхание. Целовал ее — всю, везде, каждый пальчик, каждый изгиб ее совершенного тела, брал снова и снова, наслаждаясь ее стонами. Повторял какие-то глупые, смешные признания — позорная слабость для самурая, но желание произнести их было сильнее стыда.
Труднее всего было в первый раз. Тогда Акио словно разделился надвое. И одна его половина жаждала быть нежным с Мией, а вторая издевалась над этим желанием.
Он боялся. Боялся, что Мия рассмеется, и тогда ему захочется убить ее. Но девушка вспыхнула от счастья и пробормотала в ответ такое же наивное и глупое, бесконечно важное для него признание.
Отцвела сакура, в двери стучалось короткое северное лето. А повелитель Эссо чувствовал себя самым счастливым сумасшедшим в Оясиме.
Иногда включался внутренний голос. Отравлял радость, рассказывал, каким идиотом Акио выглядит в глазах окружающих.