— Да, но в испытания надо вступать постепенно.
— Опять эта лавровская постепенность!
— Я думаю, и Лаврова нельзя отвергать напрочь. Он неплохо вразумляет безмерно торопливых. Мы осуждаем Лермонтова, осуждаем подобных ему вспышкопускателей, которые спешат поднимать местные бунты, а ты вот тоже за отдельные восстания.
— Постой, Митенька, ты меня не так понял. О восстании, которое назреет в какой-нибудь одной губернии, у меня вот что сказано. — Кропоткин схватил рукопись, полистал ее, нашел нужную страницу. — «История полна таких неожиданностей, каких вовсе не предвидел никто из наиболее даровитых и знающих современников. Поэтому мы никогда не взяли бы на себя решить этого вопроса иначе, как по ознакомлении с местными условиями данного случая и по обсуждении их целым съездом народных деятелей…» Где же тут мое категорическое «за»?
— Да, определенного «за» нет, но нет и «против». Содействие какому-либо отдельному преждевременному восстанию, хотя бы и большому, общество отвергнет. Твоя программа, друг мой, я бы сказал, более революционна, чем наше общество, хотя в основном ты сумел выразить в ней наши общие убеждения и устремления. Целиком ее (я имею в виду вторую часть) примут только наши левые товарищи. Кравчинский, Перовская, Чарушин. Принял бы и Сердюков, если бы вернулся. Ну и я, пожалуй, поддержу тебя, старина. Так и быть — дай руку… Программа истинно народна. Для истинных народников… Ну что, побалуемся еще твоим «Жуланом»?
— Конечно, конечно.
— Ладно уж, пороскошничаем, попьем фамильный чай, пока не совсем отрешились от барских привычек, пока не принята твоя программа, — Дмитрий похлопал друга по плечу и рассмеялся, и расплылось его лицо, невероятно курносое, уморительно потешное в смехе.
Жандармы в квартире Синегубов на Шлиссельбургском тракте не появлялись, и общество, потревожившись два дня, успокоилось. В штаб-квартире на Петербургской стороне началось обсуждение программы. Первая часть ее, как и предсказал Клеменц, большого спора не вызвала. Начертанный автором идеал совершенно свободного общества, общества безвластия, виделся где-то далеко-далеко, в дымке будущего столетия. Одни верили в него, многие не верили, но высказывали свои сомнения спокойно, не горячась, не стараясь разубедить верящих. А на следующий вечер, когда приступили ко второй части программы, к обсуждению путей революции и ближайших дел, завязался жестокий бой. Главная позиция автора была неуязвима, ибо она соответствовала направлению всего общества, но, как только обнаруживался крутой поворот, критики сразу открывали шквальный огонь. Кропоткин упорно защищал занятые высоты. На его стороне, как и было предсказано другом, стояли кроме самого Клеменца Кравчинский и Перовская, приходил на помощь и Чарушин. Однако ж как ни сильно было подкрепление левых товарищей, временами приходилось отступать, соглашаться с критиками.