Двое часовых и унтер настороженно смотрели на него, остановившегося перед стайкой воробышек, которые все попрыгивали, суетились на одном месте, что-то выклевывая из плотного промерзшего снега. Арестант пошел по тротуарчику, сделал один круг вдоль стен пятиугольного здания, поверстался с унтером, и тот подал ему знак рукой — кончилась прогулка.
В этот день он все-таки взялся за работу.
Спустя две недели он получил от Полякова записку. Иван Семенович сообщал, что примечания к первому тому он получил, что типография отпечатала почти половину текста — страниц триста пятьдесят. Он сообщил также одну потрясающую новость: австрийская экспедиция нашла в Северном океане гипотетически открытый Кропоткиным архипелаг и назвала его Землей Франца-Иосифа.
— Эх, прозевала Россия! — простонал открыватель.
Земля Франца-Иосифа. Нелепость! Русской она была бы, если бы направили по его проекту экспедицию. И он, наверное, до сих пор не вернулся бы с севера, исследуя в подробностях открытый архипелаг. И не сидел бы сейчас в крепости. Да, но тюрьмы все равно не избежал бы, только позднее. Дорога, по которой пришел сюда, давно предначертана. Он приближался к ней еще в ранней юности, в Пажеском корпусе, когда выпускал крамольную рукописную газету. Приближался, может быть, в детстве. Во всяком случае, совесть-то восстала в крепостном доме батюшки. Впервые она встрепенулась в день наказания Макара. Отец был жесток, но иногда и справедлив. А другие его собратья-крепостники? А многочисленные их прежние поколения? Многовековая вина высших сословий неискупима. И она, эта наследственная вина, будет лежать и на нас, перешедших «в стан погибающих». Будет лежать до тех пор, пока мы не поможем народу перестроить человеческий мир, пока не отдадим этому делу всю нашу жизнь до последнего вздоха. Тогда народ скажет: «Ныне вам отпущается». Кто из нас пройдет через все испытания и будет иметь счастье положить хоть один кирпич в стены нового здания?
Весной его привезли в Третье отделение, но не к Масловскому и Оноприенко, а к прокурору Шубину, карлику с огромной головой, с бледным лицом развратника (ничего противнее невозможно представить), и к подполковнику Новицкому, приятному на вид человеку, ясноглазому, располагающему к откровенному разговору.
— Ну, Кропоткин, больше года сидите, пора открыться, — сказал Шубин, гадко усмехаясь. — Вот следы вашего преступления. — Он показал пальцем на бумаги, лежавшие перед Новицким. — Вот оно, ваше сочиненьице. Когда и где оно написано?
— Я говорить с вами не желаю, — сказал Кропоткин.