Лена продолжала хлопотать, к ней присоединились Сашины свояченицы — Соня Лаврова (как с неба упала!) и Людмила, жена адвоката. Они хлопотали, а Кропоткин терял последние силы. Он уже едва поднимался по железной лестнице, возвращаясь с тюремного двора, с прогулок. Приходилось несколько раз отдыхать, добираясь до второго балконного яруса.
Лена и ее помощницы добились разрешения приносить ему домашнюю пищу (тюремные щи и кашу его желудок вовсе теперь не принимал). Потом Лена упросила начальство, чтоб позволили знакомому ей доктору осмотреть больного. Явился врач, ассистент Сеченова. Освидетельствовал. «Все, что вам нужно, — это воздух, — заключил он. — Впрочем, что там толковать! Вы не можете оставаться здесь. Доложу, может быть, переведут куда-нибудь».
Дней десять спустя Кропоткина увезли в Николаевский госпиталь, вернее, в госпитальную тюрьму, в которой лежали больные офицеры и солдаты, находившиеся под следствием.
Его поместили в нижнем этаже, в просторной комнате с огромным зарешеченным окном.
Окно это, выходящее на юг, днем не закрывалось, и арестант, два года живший во мраке и духоте, теперь мог купаться в солнечных лучах, дышать чистейшим воздухом, видеть перед собой зеленые липы госпитального бульварчика и слышать нежный шелест молодой листвы. Как много человеку дано!
Но его не обделили и охраной. Мало того, что поселили у самой караульни, так еще поставили перед его дверью особого часового — по указанию, конечно, прокурора и Третьего отделения. Перед окном, чуть в стороне, стояла полосатая будка, и около нее шагал взад и вперед солдат, вооруженный винтовкой со штыком.
На прогулку его не выводили. Пищу давали почти такую же, какой кормили в предварилке. Но он несколько дней совсем ничего не мог есть. Тогда по просьбе доктора смотритель позволил родным больного приносить ему обеды.
Обеды приносили Лена, Соня и Людмила — поочередно. Видеться с ними арестанту не разрешали, и он, опростав домашнюю посуду, отдавал ее часовому, подходил к окну и смотрел, как уходили по дорожке бульварчика его родные попечительницы. Лена и Людмила, уходя, не оглядывались, а Соня Лаврова, бывшая верховодка цюрихской эмигрантской молодежи, ныне земская акушерка, народница, удалялась от часового, скрывалась от него за толстым стволом липы и, глядя на окно арестанта, пыталась с ним поговорить жестами рук. Сперва он ее не понимал, потом разгадал, что его друзья предлагают ему побег. Значит, еще живет общество! — возликовал он. Товарищи действуют!.. Да, хорошо было бы вырваться из этой тюрьмы, но отсюда ведь никак не сбежишь.