Выходит, не произвольно блуждал он по старым знакомым местам! Он смотрел в окна второго этажа, окна квартиры, которую занимал чиновник министерства двора Николай Павлович Кравченко, кончивший свою служебную жизнь сумасшествием, а не случись с ним такой катастрофы, семья и теперь жила бы здесь и сейчас он зашел бы к сестре, полаял, повизжал, попрыгал бы на четвереньках перед Катей.
Он медленно шел вниз по набережной. Но как только показалась державно-величественная стенная колоннада Зимнего, мгновенно перенесся в дворцовые залы. И увидел в зеркалах себя, молоденького, румяного, изящного, в парадном пажеском мундире, в белых рейтузах, сияющих высоких сапогах, со шпагой на боку. Именно такой паж бежал однажды с тревогой за царем Александром. Был морозный зимний день. Император отменил парад на площади, велел выстроить войска в залах, но и здесь почему-то очень спешил с обходом. Высокий, шажистый, он не шел, а просто летел вдоль бесконечно длинного строя гвардейцев. Казалось, его преследует какая-то опасность, от которой он хочет поскорее скрыться. Камер-паж едва за ним успевал, срывался даже на бег. Камер-пажа охватила тревога. Он оглядывался, но не видел отставших адъютантов государя и все быстрее мчался за ним, хотя положено было сопровождать его только до военного строя. Император миновал последний полк, вошел в следующий зал и остановился, обернувшись.
— А, это ты, — сказал он. — Молодец!
Да, этот молодец готов был тогда в любой момент защитить обожаемого государя-освободителя своей грудью и шпагой. Но в ту же зиму, в крещенье, горячая преданность камер-пажа сильно остыла. Царское шествие, возглавляемое духовенством, возвращалось во дворец с Невы, куда оно спускалось освятить воду. На льду и на берегах кругом чернели толпы людей, наблюдавших за процессией. Камер-паж шел за императором. Когда поднялись по ступеням спуска на набережную, какой-то лысый старик в нагольной шубенке прорвался сквозь двойную цепь солдат и упал на колени перед монархом, протянув руку с бумагой.
— Батюшка-царь, заступись! — крикнул он, рыдая.
Александр вздрогнул, но не приостановился, не глянул на мужика. Юный страж оглянулся и, увидев, что великие князья и придворные сановники тоже не обращают никакого внимания на старика, подбежал к нему, взял прошение, рискуя получить суровый высочайший выговор.
Обошлось тогда без выговора, но старику не смог ничем помочь, думал он, огибая дворец и выходя на площадь. Прошло больше десятилетия, а и сейчас еще слышится крик погибающего человека. Император за эти годы стал совсем глух к воплю русского народа. Что ж, государь, ныне мы с тобой непримиримые враги… Начать заговор против монархии? С кем? Да, в верхах есть приятели и родственники, недовольные единовластием, однако многие из этих речистых сторонников конституции теперь притихли. Дмитрий Николаевич, двоюродный братец, с увлечением читал «Современник», восхищался смелыми мыслями, но еще в шестьдесят втором году, во время петербургских пожаров, когда пошла молва о поджигателях-нигилистах и начались репрессии, он выдворил из своей библиотеки все книжки крамольного журнала. «Довольно, отныне я не хочу иметь ничего общего с этими зажигательными писаниями». Вот тебе и вольнодумец! Таковы и другие правительственные либералы. Шумели, пока не грозила никакая опасность. Нет, в России политический переворот невозможен. И не нужен. Только полное разрушение окаменевшего государства. Так и надо сказать товарищам. Но посмотрим, с каким настроением вернутся из губерний… А пока надо все-таки работать. «Когда-нибудь монах трудолюбивый найдет мой труд…»