— Так и сказал? — рассмеялся Кравчинский. — Великолепно!.. А скажи, Петр, в Пажеский корпус тоже проникала крамола? Были и среди пажей крамольники?
— Ну не крамольники, а мальчики радикального пошиба. Такие были. Во всяком случае, троих я хорошо заприметил. Однажды издал для них, так сказать, революционную газету. Рукописную, в трех экземплярах. Подсунул в их столы с просьбой положить замечания в нашей библиотеке за большими часами. На следующий день в самом деле нашел сочувственные записки моих читателей. Я написал второй номер газеты, но записок больше не нашел, зато подошли ко мне сами читатели и сказали, что хотят быть моими друзьями. Газету издавать, однако, отговорили, ее издателя очень скоро могли бы открыть корпусные шпионы.
— Любопытно. Полагаю, издателя вдохновлял Герцен?
— Да, как раз в то время я дорвался до Герцена. Брат прислал «С того берега», а «Полярную звезду» бегал читать к моей тетке, княгине Друцкой.
— И она читала Герцена?
— Нет, «Полярную звезду» доставала ее дочь, а тетка как-то посмотрела на обложку с профилями декабристов, покачала головой и сказала: «Смотри, Петя, тебя так же повесят когда-нибудь, как их».
— Это не исключено, — сказал Кравчинский.
Они вышли на улицу. Еще не светало, и роты Измайловского полка с погасшими фонарями были темны, тихи и пустынны. Лишь местами чернели на снегу редкие прохожие и поскрипывали их шаги. Вдали где-то певуче визжали подрезные полозья какой-то повозки.
— Тебе ведь в Клочки? — сказал Кропоткин. — Далеко шагать. Пойдем ко мне.
— Нет, меня ждет там Клеменц. Все-таки новоселье. Ничего, пройти несколько верст в таком морозном воздухе — одно удовольствие. — Сергей пристально посмотрел на Петра и вдруг обнял его. Потом сильно хлопнул по плечу. И они разошлись.
Напрасно Кропоткин намеревался поспать часа два. Он обрел сегодня такого близкого друга, каким до сих пор был у него в обществе только Клеменц, и радость обретения так его возбудила, что заснуть ему не удалось бы. Кстати, надо было просмотреть газеты, к которым он, целиком поглощенный работой, несколько дней вовсе не прикасался, а друзья в начале нынешней сходки много говорили о двух событиях — о смерти Наполеона Третьего и о московском суде над Нечаевым.
Он снял со шкафа скопившиеся газеты и сел за письменный стол.
«Санкт-Петербургские ведомости» сообщали, что в Париже собирался совет министров, которому полицейский префект доложил о впечатлении, произведенном на парижскую публику известием о смерти бывшего императора. «По словам префекта, парижане отнеслись к этому событию совершенно равнодушно. Исключение составляли только бонапартистские кружки, состоящие из бывших придворных должностных лиц. Мак-Магон являлся к Тьеру с уверениями, что армия, безусловно, предана его правительству»…