Общество перенесло свою ставку, как сказал бы Сердюков, с Выборгской стороны на Петербургскую, сняв вместо оставленного банковского дома просторный деревянный флигель во дворе на берегу Большой Невки. Здесь и собрались в последний день августа на сходку. Собственно, это была не сходка, а просто встреча давно не видевшихся друзей, переполненных летними впечатлениями. Каждый торопился их высказать, сверить с тем, что вывезли из провинций другие. На сходках, хотя и всегда проходивших без всякого ритуала, без открытия и закрытия, без председателя, все однако придерживались какого-то порядка, говорили поочередно, слушали одного, спорили, не перебивая друг друга, а тут никто не мог сидеть спокойно. Одни сновали парами по залу, другие сбивались в углах кучками, третьи присаживались к столу поговорить за чаем. И если кто-нибудь хотел сообщить что-то особенно важное для всего общества, он призывал друзей к вниманию, и тогда его готовые окружали.
Все вернулись в Петербург более созревшими к работе в народе. Подвинулись за лето и дела общества. Чарушин во время двух южных поездок установил связь с орловским, киевским, херсонским кружками и хорошо ознакомился с серьезной работой одесского отделения, созданного год назад Феликсом Волховским. Куприянов купил в Вене типографский станок и передал женевскую типографию надежному товарищу, отстранив Александрова.
Но не было среди собравшихся Анатолия Сердюкова, арестованного в Самаре, где этот неутомимый организатор пытался «сформировать хоть небольшой отряд», как он говорил Кропоткину в памятную ночь в переулке. Попрощался тогда, пошел к Низовкину, но вернулся, догнав бегом. «Давай-ка, брат, обнимемся. Бог знает, когда встретимся». Неужто чуял, что на Волге его схватят?.. Какой человек! Клеменц ему прочит судьбу великого революционера, но Анатолию закроют дорогу. Ведь он уж несколько раз попадал в Третье отделение, теперь едва ли выпустят. Что ему грозит? Надо спросить Корнилову, не принес ли ее жандармский знакомец какую-нибудь весть от него.
Кропоткин поискал взглядом Любу и, найдя ее в углу рядом с сестрой и Соней Перовской, подошел и подсел к ним.
— Любовь Ивановна, от Сердюкова ничего нет?
— Вчера получила записку, — сказала Люба.
— Что ему предъявляют?
— Революционную пропаганду.
— Жаль, потеряли такого человека!
— Ну, может быть, еще не потеряли. Улик мало. Вот если арестуют Любавского… Чайковский его послал к Сердюкову в Самару, а этот москвич в обществе еще не состоит, на деле не проверен, и, если его схватят, он может выдать не только Анатолия.