Он смахнул набежавшую слезу. Помолчал. Посидел, прикрыв глаза ладонью, из-под которой тонкими ручейками сбегали скупые старческие слёзы. Вытер их, прошептал:
– А какие девушки были. Фашисты проклятые. А теперь чего уж? Даже могилок не сыщешь.
Жорка не удержался, погладил отца по голове. И сам готов был заплакать. Он хорошо помнил сестёр и любил их. После войны пытался узнать места их захоронений. Старшая, Оля, была в подполье, попала в гестапо. Где и как она погибла, осталось неизвестным. Её именем и назвал Жора свою дочь. А младшая, Саша, во время эвакуации попала в эшелоне под бомбёжку. Где-то в степи под Орлом и лежит в братской могиле. Точного места захоронения установить не удалось.
После нескольких минут молчания он спросил Сергея Фёдоровича:
– Так ты и в Питере токарем работал? А во время революции?
– Во время революции мы уже в Донбассе были. Там и пережили и революцию, и Гражданскую.
– А в Первую мировую ты не воевал. Почему?
– Так бронь была. Я ж на металлургическом заводе работал, ценный рабочий кадр. Не призывали. Да и со слухом у меня смолоду проблемы. А революция… Тут такое дело. В Питере агитаторов революционных было море. Кружки разные, собрания. И я ходил. И Ленина слушал, и Мартова, и Баумана, других разных. Сам орал на собраниях «Долой царя!» И, когда на Донбасс приехали, в авторитете был. Избрали меня председателем рабочей кассы взаимопомощи. Это высокая должность была. Но среди рабочих у нас тогда единства не было: тут тебе и большевики, и меньшевики, и эсеры, и анархисты, и бог знает ещё кто. Поэтому решили: председатель рабочей кассы – беспартийный. Так я ни в какую партию и не вступил. А потом, когда началась диктатура, красный террор, белый террор, разные зелёные и голубые, то Петлюра, то Махно, то Маруся-атаман, сказала мне твоя мама Антонина: «Ты рабочий человек, вот и работай! А в политику не лезь – у тебя четверо по лавкам!» Я и не лез. А потом уж, когда Ленин написал, что каждая кухарка государством управлять сможет, я сильно засомневался. И что мировая революция скоро будет, и что коммунизм скоро построим. – Он покачал головой. – Ни мировой революции, ни коммунизма при нашей с тобой жизни, ни при детях и внуках наших не будет. Поэтому-то вопрос с партией и отпал. Он поднял голову, пристально взглянул на сына. Продолжил:
– Вот ты коммунист. Большевик. Веришь, что коммунизм скоро построим?
Жорка пожал плечами.
– Ну а как же? Не завтра, конечно. Но построим.
– Ну, если веришь, это хорошо. Работай и служи честно. А я сомневаюсь. И с тобой на эти темы не говорил, чтобы тебе не навредить. А то скажешь где чего лишнего, и вся твоя служба, и подвиги твои военные – коту под хвост. И ты пострадаешь, и семья без куска хлеба останется. Вот так-то. А у меня совесть перед семьёй и, если хочешь, перед страной, чиста. Я свои пятьдесят лет честно у станка оттрубил. И сделал для страны, ты уж извини за высокий слог, больше, чем эти партейцы, что с трибун не слазят да всё о скором коммунизме россказни рассказывают. А коммунизм… По диалектике он когда-нибудь, конечно, настанет. Только очень не скоро. Коммунизм – это ж идеальное общество. И человек в нём должен быть идеальным. А ты идеальных людей встречал? – Он посмотрел на сына. И, не дождавшись ответа, продолжил: – Вот и я не встречал. Марксисты решили, что идеальных людей воспитать можно. А я думаю – нельзя. Каким природа, или Бог там человека создал, таким он по сути своей уже тыщи лет и остаётся. Тут воспитанием только подправить чуть можно. А этого для идеального маловато. Вот, если человек каким-либо образом переродится, и суть его изменится, тогда другое дело. Но это не скоро будет. Я так думаю.