Папа взбеленился не на шутку.
– Я – предатель?! Я – единственный честный человек среди вас! Я не вступаю в партию, в глубине души, презирая ее, как это делают некоторые! Я не беру взяток, как кто-то… не будем указывать пальцем… Я не могу жить по уши во лжи и не хочу, чтобы мои дети в ней жили… ты вправе защищать свою семью от таких «предателей», как я, а я вправе – защищать свою семью и вывезти ее из дерьма!..
Как они тогда ругались! Как хлопали кулаками по столу, как оскорбляли друг друга! Все родные отвернулись от папы, считая его предателем. Не потому, что он покидал Родину или что-то там такое, а потому что он уезжал, оставляя в заложниках своих родных, прекрасно понимая, что за его, папину, свободу те должны будут заплатить своими должностями или еще как-то… Правда это или нет, я не знала, но из споров и разговоров понимала, что все родные были крайне недовольны и опасались за свое благополучие после нашего отъезда. Травля, как называл это папа, продолжалась до тех пор, пока у папы не случился микроинсульт. Тогда дедушка встал на его защиту и до самого отъезда никого не пускал к лежащему папе.
Эх папа, папа… За что же ты боролся так яростно, так самоотверженно?
«Я – что… все ради этих двоих детей!» – всегда говорил ты. Не знаю, что там будет с Танькой, но меня-то ты погубил…
Если бы ты только мог понять, если бы у тебя хватило мужества увидеть… признать, что ты натворил!!!
Как ты мог, папа?! Твоя ошибка изуродовала мою жизнь…
Есть некоторые породы растений, которые нельзя выкорчевать с корнем и пересадить в другом климате. Росток не выживет. Я – то растение, которое могло прорасти только в определенном климате, а при пересадке из одной почвы в другую гибнет. Я не выдержу пересадки моих корней из Советского Союза в американскую почву.
Мы с папой теперь, как противники во время гражданской войны: отец за белых, а дочь за красных. Мы избегаем встреч друг с другом, а уж если все-таки приходится встретиться, не можем удержать шквала неприязни и раздражения, которые и обрушиваем друг на друга, каждый в полной уверенности, что именно он – пострадавший.
Супермаркет. Рыбный магазин. Опять забегаловка… В этом мире – мне бесполезно искать… Во всем Бруклине население несколько миллионов человек – и ни одного книжного магазина! Это о чем-то говорит? Ни одной музыкальной школы. Ни одной танцевальной студии. Хотя, нет, есть «танцевальные школы». Это они так называют эти заведения. Как-то я пришла туда.
Три ученика в классе. Вот вся школа. Я не преувеличиваю. Одной ученице лет, этак, под восемьдесят, она размалевала себе лицо и возомнила себя балериной. Другой – за сорок, она весит двести пудов и хочет уметь танцевать сексуальные танцы для своего мужа. А третья ученица, еще еле стоит на ногах, ей полтора годика, и она совсем недавно научилась ходить. Учительница, еще одна двухсотпудовая грация, она же – хозяйка школы, должна ублажать всех своих таких разных учениц. Она должна совместить в одном уроке: классический балет для пенсионеров, «сексуальные танцы» (не совсем понимаю, что это значит, но неважно) и координацию движений для новорожденных.