Не подлежит сомнению, что сочинение Артемия Петровича побывало в руках Остермана, и заявление о Макиавелли императрица высказала с его подачи, ибо сама она не только не была знакома с его трудами, но, скорее всего, не подозревала о существовании ее автора.
Дело, однако, находилось без движения, так как двор пребывал в Петергофе и был занят, с одной стороны, развлечениями, а с другой — завершением русско-турецкой войны и устранением неприятностей, возникших в связи с убийством майора Цинклера (Синклера), усложнившего отношения со Швецией. Но от Волынского не укрылось изменение отношения к нему императрицы — некоторое похолодание, но от двора он еще не был отлучен. По заданию Анны Иоанновны он продолжал работу над проектом об исправлении государственных дел, занимался родословием своей фамилии и велел изобразить генеалогическое древо, часто созывал к себе конфидентов (сообщников), с которыми обсуждал детали проекта, над которым работал.
Между тем тучи сгущались над головой Волынского: в столице ходили слухи, что ему недолго оставаться кабинет-министром. Артемий Петрович не унывал. Когда приятель Хрущов заявил ему: «Слышно, что присматривают и подзирают нас, что по ночам к тебе съезжаемся», он ответил: «Нет, ничего, что я делал, о том государыня известна, и вы не опасайтесь».
Гром грянул как раз в то время, когда он его не ожидал. Волынский, как известно, был главным устроителем свадьбы придворного шута Голицына в Ледяном доме и изо всех сил старался потрафить дурным вкусам императрицы. В разгар подготовки к празднеству Волынский вызвал к себе придворного пиита Василия Кирилловича Тредиаковского. Встреча с ним оказалась зловещей и дала повод для опалы кабинет-министра.
О том, что случилось 4 февраля 1740 года, рассказал сам поэт в своем рапорте в Академию наук: «Сего, 1740 года, февраля 4 дня, т. е. в понедельник ввечеру, в 6 или 7 часов, пришел ко мне г. кадет Криницын и объявил мне, чтоб я шел немедленно в Кабинет ее императорского величества. Сие объявление хотя меня привело в великий страх, толь наипаче, что время было позднее, однако я ему ответствовал, что тотчас пойду… Видя, что помянутый господин кадет не в Кабинет меня вез, то начал его спрашивать учтивым образом, чтоб он мне пожаловал объявил, куда он меня везет, на что мне ответствовал, что он меня везет не в Кабинет, но на Слоновый двор, и то по приказу его превосходительства кабинет-министра Арт. Петр. Волынского, а зачем — сказал, что не знает… Когда мы прибыли на Слоновый двор, то помянутый г. кадет пошел наперед, а я за ним в оную камеру, где маскарад обучался, куда вшед, постоял мало, начал я жаловаться его превосходительству на помянутого кадета, что он меня взял из дому таким образом, который меня в великий страх и трепет привел, но его превосходительство, не выслушав моей жалобы, начал меня бить сам пред всеми толь немилостиво по обеим щекам и притом всячески браня, что правое мое ухо оглушил, а левый глаз подбил, что он изволил чинить в три или четыре приема». Жалоба Тредиаковского изобилует мельчайшими подробностями издевательств над ним Волынского, свидетельствующих о садистских наклонностях кабинет-министра. Пииту довелось испытать «великую ярость» истязателя: подвергнуться 110 ударам палкой, содержанием под караулом и др.