Если бы Волынский ограничился подачей императрице бумаги с опровержением кляузы своих подчиненных, то этим дело и было бы закрыто. Но Артемий Петрович, на свою беду, эту бумагу дополнил документом, не имеющим непосредственного отношения к делу, — «Примечанием, какие потворства и вымыслы бывают в монаршеских дворах и в чем вся такая закрытая бессовестная политика состоит». Не называя фамилий, Волынский писал о лицах, близких к престолу, стремящихся опорочить верных слуг монархов, внушить к ним подозрительность и доказать, что только они, являясь верными слугами, способны выполнять все поручения. В результате подлинные слуги государя теряют бодрость духа и предпочитают отмалчиваться даже в тех случаях, когда должны были ограждать интересы государства. Автор «Примечаний» заключил свое сочинение фразой: «Ежели я или другой кто будет такими диавольскими каналами себя производить, можете, ваше величество, меня или того, без сомнения, за совершенного плута, а не за верного к вам раба почитать».
Подать это сочинение Волынского, по его же словам, воодушевил пример князя А. М. Черкасского, разоблачившего намерения князя Д. М. Голицына ограничить самодержавие.
Кабинет-министр понимал, что подача сочинения императрице чревата опасностью, и решил ознакомить с его содержанием лиц, как он полагал, хорошо к нему относившихся: Черкасского, с которым отношения еще не были испорчены, секретаря Кабинета министров Эйхлера, генерал-берг-директора Е. Шемберга, барона Менгдена, доктора Лестока и др. Человек не храброго десятка, Черкасский заявил: «Остро очень писана; ежели попадется в руки Остермана, то он тотчас узнает, что против него». Другие читатели тоже узнали в человеке, который «безделицы изображает в виде важном», Остермана: «Это самый портрет графа Остермана». Никто из них не только не отговаривал подать записку, но Шемберг и Эйхлер настоятельно советовали. Даже Бирон, которому Волынский показал текст записки, переведенный на немецкий, не возражал против ее подачи императрице. Быть может, курляндский герцог своим поведением заманивал Артемия Петровича в западню, но не исключено, что выпады Волынского он на свой счет не отнес.
Получив записку летом 1739 года, императрица спросила, кого он имел в виду, когда писал о людях, которые стремятся «помрачать дела» искренних слуг. Волынский ответил: «Куракина, Николая Головина, а паче всего Остермана». Императрица лишь ограничилась замечанием, что записка внушает ей мысли, будто она «молодых лет». Черкасскому она через несколько дней высказала более резкое суждение: «Знатно, взял он то из книги Макиавеллевой».