И тут я отчетливо поняла, что решительно не хочу уходить, хоть приковывай себя к банкетке, хоть ломай себе что-нибудь, чтобы меня тоже туда положили и тоже давали успокоительное.
— Это нечестно. Я только пришла. Мы что им мешаем? Просто сидим. Тихо сидим. А может, на улицу пойдем? Там же гуляют люди.
— Тоня, снаружи всё ещё зима. Я, конечно, привык ко всему, но в халате меня точно не выпустят.
— Давай, я тебе какую-нибудь одежду сейчас раздобуду. Договорюсь с кем-нибудь.
— Ты всё-таки решилась меня украсть?
— Ну, почему так всё несправедливо? Почему всё хорошее должно так быстро заканчиваться? Какая-то подлая временная ловушка.
— Это специально, чтобы люди ценили то, что с ними происходит. Помнишь, я говорил тебе про боль? Тут примерно так же. Если всегда будет хорошо, то этого никто и не заметит. Все привыкнут и уже ничего не почувствуют. Наверное, такие самые лучшие моменты, которые ты не успеваешь ухватить, и называются счастьем.
И тут вдруг из крыла женского отделения послышались громкие возмущенные возгласы: «Не трогайте! Оставьте в покое. Это речь моего сына. Вчера судили политических, он был среди них».
Мы удивленно переглянулись.
— Бабка из электрички. Сумасшедшая. Которую ты тогда испугался.
— Глупенькая, это же она меня испугалась, — он шутливо постучал костяшками пальцев мне по лбу, я отмахнулась.
— Ну, конечно, и под лавку чуть не свалился именно поэтому.
— А это я за тебя так переживал. Из-за того, что она тебе наговорила.
— И что же она мне наговорила? Я и не запомнила.
— Велела сердцами не питаться, а то может несварение случиться. Я ещё тогда подумал, что она хороший психолог.
— Слушай, психолог…
Медсестра, прогромыхав мимо нас тележкой с лекарствами, поспешно бросила на ходу:
— Расходимся, расходимся.
Я схватила его за руку.
— Амелин, будь человеком, выписывайся, давай отсюда поскорее. Главное, не читай им стихи и не прикалывайся, просто молчи и слушайся.
— Тоня, — в черных глазах застыла настороженная тревога. — Что-то ты сегодня какая-то странная.
— Не знаю, — виновато пролепетала я. — Это что-то ненормальное, необъяснимое. У меня теперь всё наперекосяк. Я стала какой-то дурной, плаксивой и слабой. В точности, как Сёмина. Будто какая-то заноза во мне поселилась. И совершенно не понимаю, что с этим делать. Сижу ночами без света и совсем не боюсь темноты. Зато появились новые, глупые, идиотские страхи.
— Любопытно. Что же теперь?
— Теперь я боюсь, что мы можем больше никогда не увидеться, — на одном дыхании выпалила я.
Амелин испуганно встрепенулся, словно услышал нечто невообразимо ужасное.