- Приводят. - Вершинник пожал плечами. - Вернее, притаскивают.
Шестерня сморгнул, спросил непонимающе:
- Что значит притаскивают? Меня тоже... притащили?
- И тебя, и всех остальных. - Тюремщик благостно улыбнулся. - Только ты в себя пришел чуть раньше. Пришлось разговорами развлекать.
- Раньше чем что? - спросил Шестерня машинально.
- Раньше чем на своем месте оказался. В загоне.
Раздувая ноздри, Шестерня прорычал:
- Вот погоди, выйду я отсюда, там поглядим, где чье место.
Вершинник покивал, сказал устало:
- Ты не представляешь, сколько раз я уже это слышал. Каждый, кто оказывается в загоне, начинает грозить. Потом, конечно, устают, замолкают. Но по началу - все без исключений.
Шестерня взъерошил бороду, проворчал:
- Я не каждый, потому повторяться не буду. Но ты мои слова запомни, чтобы потом вопросов не было.
Вершинник отодвинулся, но фонарь, как и обещал, оставил. Потоптавшись возле входа, Шестерня сделал несколько шагов вглубь, но отвратительная вонь и нечистоты вынудили вернуться назад. Обхватив себя руками, он присел возле двери, задумался. Пальцы прошлись по панцирю, спустились к ремню, пробежались в одну сторону, в другую. Сердце застучало сильнее, а в горле перехватило. Кошель! На поясе, аккуратно обрезанный, остался лишь ремешок, кошель же исчез.
С трудом сохраняя выдержку, Шестерня поинтересовался клокочущим от ярости голосом:
- Слышь, ушастый. Ты, ножичком-то своим, у меня с пояса, случаем, ничего не срезал?
- Это? - Из-за выступа скалы на мгновенье высунулась рука, подбросила на руке темное.
Шестерня задышал чаще, сказал с трудом проталкивая слова:
- Оно самое. Вернуть не хочешь?
- Зачем?
Удивление в голосе тюремщика показалось настолько естественным, что Шестерня опешил, сказал с запинкой:
- Ну, как тебе сказать, что б не обидеть...
- Ты, видно, еще не понял, но это простительно. Пещерники вообще туго соображают, - прозвучал отстраненный голос. - Но я поясню.
- Уж будь любезен, - ответил Шестерня, вложив в голос как можно больше яду.
- Дело в том, что ты отныне никто... Ладно, не отныне, но очень скоро таковым станешь. Сути это не меняет.
- Не понял, - просипел Шестерня, невероятным усилием удерживаясь, чтобы тотчас не объяснить бледнокожему пленителю, как все обстоит на самом деле.
Пропустив восклицание мимо ушей, вершинник продолжил:
- Я уже говорил, но, ты видимо прослушал. Я охотник, ловлю дичь. Что дичь нынче пещерного племени, не существенно. Ловлю не себе, другим. Но это опять же не существенно.
- А что существенно? - поинтересовался Шестерня угрюмо.
- Существенно, что дичь ловят вовсе не для того, чтобы дать свободу. Посадить на цепь, затравить для развлечения, а чаще просто пустить на мясо. Но, ни в том, ни в другом, ни, тем более, в третьем случае самоцветы не помогут и не понадобятся. Так понятнее?