– Эй, мент, – снова послышался голос из лесной чащи, – а куда твои дружки делись? Рядышком или как?
– А мы потерялись. Я вот заблудился да и вышел на вас.
– Ты смотри… А если найду старика с майором?
– Находи. – Спокойно отозвался Лёшка. – Если это тебе поможет. Но будь я на твоём месте, то больше бы интересовался не стариком и нами, а твоим дружком, Лешим.
– За девочку беспокоишься?
– За девочку, а за кого же ещё. – В голос согласился опер, одновременно оборачиваясь к Мишке и Серёге Санатову. – Что-то я не пойму, что происходит. – Донченко быстро провёл языком по обветренным губам и продолжил шёпотом: – По идее, они сто раз могли нам ласты склеить или попробовать это сделать. А тут только разговоры ведут. Странная манера поведения.
– А если нашли наших? – отозвался Дмитриев.
– Нет, – уверенно отмахнулся Лёха. – Тут что-то иное. Ждут. Только чего? – капитан посмотрел на Мишку долгим, задумчивым взглядом. – А может, кого? – Донченко обвёл взглядом местность. – Любопытненько… А ведь мы, братцы, получается, теперь у них в капкане. Причём все. До единого. Они нас, как баранов, в одной точке собрали. Партизаны, хреновы…
* * *
«…Теперь я ничего не боюсь. Боятся тогда, когда впереди неизвестность. Неопределенность. Боятся смерти, потому что не знают, что находится там, за чертой. Я уже знаю, а потому не боюсь. В бонке мы вошли вместе с Юркой. Я хотел пройти вместе с ним и в ритуальный зал, как нам пояснили, но Батя приказал остаться в „предбаннике“.
Несмотря на то, что бонке ничем не освещалось, а мы с собой даже фонариков не взяли, тем не менее внутри было довольно светло. Освещение попадало в помещение, как я догадался, из специально оставленых в потолке, круглых отверстий. Толщиной с мизинец ребёнка. Благодаря им тонкие солнечные лучи били сверху вниз под разными углами, образовывая некий чёткий рисунок на фоне серых, гранитных стен. Мне лучевая живопись показалась знакомой, будто раньше когда-то, где-то я с ней встречался. Я уже хотел было приступить к более внимательному изучению рисунка, как вдруг из ритуального зала сначала донёсся тяжёлый стон, а после тишину разорвал крик боли.
Я кинулся в зал. Юрка лежал на полу, в центре комнаты, ко мне спиной. Свернувшись в позу эмбриона, с силой сжимая голову руками. Я упал перед ним на колени, перевернул к себе… и оцепенел. Первое, что бросилось в глаза – пенная слюна с прожилками крови, стекавшая из Юркиного рта на куртку. Батя судорожно, с хрипом втягивал в лёгкие воздух: видимо, ему трудно было дышать. Я вытер слюну рукавом, но она снова проявилась в уголках Батиного рта. Но не это испугало меня. Юркин взгляд. Он был устремлён сквозь потолок в неизвестность. Немигая, Юрка смотрел куда-то вдаль, и с каждой секундой зрачки моего друга менялись: сначала они помутнели, потом стали тускнеть, спустя несколько секунд их тусклость стала полупрозрачной, а ещё через нескоторое время они стали похожими на безжизненный, желеобразный студень. Все мои попытки привести Батю в чувство оказались безрезультатными. Впрочем, его руки от его головы я тоже оторвать не смог. Они стали будто стальные. У меня даже на миллиметр не получилось их сдвинуть.