— Небось чаи гоняет? — подмигнул Легкодимов.
— Самое время, — согласился охранник не сводя глаз с Абажурова и наконец решился задать вопрос: — А вы, Моисей Соломонович, к нам совсем?.. Или как?
— Прибаливал товарищ Абажуров, — вмешался Легкодимов. — Но теперь за ваш контингент примется с двойной силой. Много болезных-то? Жалуются?
— Имеются жалобы. Как им не быть, товарищ Легкодимов, — разговорился постовой. — Народ нормы не знает, к нам прёт, естественно, развелась вошь.
— Гигиену личную не соблюдают, черти! — услышав родное, невольно вмешался Абажуров. — Я вот устрою им общий шмон![34]
— Заждались вас, — постовой со спокойной душой разместил зад на стул.
Беседа завелась, а Турин, никого не встретив, благополучно добрался до второго этажа и неслышно толкнул дверь к начальнику тюрьмы. Минуров даже не поднял головы, он потягивал чай из крошечной чашки маленькими глотками и был весь погружён в себя.
— Приятного аппетита, — пожелал ему Турин душевно и замер от нехорошего предчувствия.
— Давно тебя знаю, Иван-божок, а вот понять до сих пор не мог, — подымая на него глаза, как-то особенно медленно опустил опорожнённую чашку на стол Минуров.
— Что ж во мне непонятного? — сделал шаг вперёд Турин, холодея от сознания, что безнадёжно опоздал.
— Стой где стоишь, — поднял револьвер Минуров. — Хороший ты человек, а не с нами. Почему?
— Успел? — вместо ответа спросил Турин, не шевелясь.
— Успел, — кивнул тот и через силу улыбнулся. — А тебе не хочу плохого. Себя виню. Поздно почуял, шаг у тебя лёгкий, как сама смерть ты подобрался…
И не договорив, уронил голову на стол.
— Фасад бы только! Фасад! — нервно досадовал, закинув широколобую голову на тюрьму, щурил лукавенькие глазки врио начальника Иван Кузьмич Кудлаткин, обходя с небольшой группой подчинённых вверенную теперь ему территорию. Ненастная погода не смущала его; чрезмерно полноватый, даже пузат, одной рукой он смял фуражку и держал её за спиной, как бы подпираясь, второй постоянно вытирал пот с лица и с короткой шеи изрядно вымокшим платком. Лицо его было красно от неприятных мыслей и семенящей ходьбы, толстые губы дошёптывали:
— Вот приспичила, зараза, так приспичила! Сразила! Ворота бы да передние стены… Бочки мела б хватило…
— А дождь? — слыша, хмурился старшина охранников Бабкин, вечно недовольный.
— Что дождь?
— Гляньте! — запрокинул голову тот, едва успев удержать фуражку на затылке. — Тучи-то какие виснут!
— Ветер. Пронесёт, — отмахнулся Кудлаткин и засеменил дальше, увлекая остальных. — Нам бы один-два денька! Писака с некоторым контингентом побеседует и уедет на низа, к рыбакам.