, включив в свой «стремительный рейд» по местам былой славы частые, но необременительные «биваки»: тут чашка чая с горячим бубликом, там рюмка коньяка с сигареткой или кофе с пахлавой в турецкой кофейне. Нашлась даже стопка водки под соленый огурчик в рюмочной на углу Вознесенского и Беловежской улицы. И все-таки ближе к вечеру Генрих добрался до Исаакиевской площади, посмотрел на знакомую с детства громаду собора, закурил, обошел, не торопясь, храм вокруг, бросив по пути взгляд на монумент нелюбимому императору, и решил, что на сегодня достаточно.
«В самом деле, не все сразу», – он пообедал в ресторане гостиницы «Англетер», то и дело бросая взгляд сквозь высокое окно на бронзового Михаила, и, дав отдых ногам, решил, что возвращение в родной город следует отметить как-то по-особому. Напиться, скажем, до безобразия или пойти в театр.
Желания пить, однако, не обнаружилось, тем более, не хотелось ни с кем «махаться», что и является обычно кульминацией пьянки. Оставались владения Мельпомены, но и за этим дело не стало. В фойе гостиницы Генрих купил билет в музыкальный театр на Английской набережной близ Благовещенского моста, но туда уже добирался на извозчике, решив пощадить занывшую к вечеру и непогоде левую ногу, которой, по правде говоря, никогда особенно не везло.
Выбор оказался безупречным: в театре давали «Прекрасную Елену» Оффенбаха. Парижская музыка была легка и иронична, юмор переведенных на русский язык реприз непритязателен, а голоса певцов просто великолепны. Особенно понравилось Генриху сопрано жены царя Менелая Елены, да и сама актриса, что называется, выглядела «на ять». Не хуже, если честно, был и тенор, певший партию Париса, но мужские голоса лежали вне зоны интересов Генриха, во всяком случае, в том, что касалось музыки.
* * *
Выйдя из театра, он неожиданно ощутил потребность прогуляться. Не ехать в Тарасов проезд, чтобы выпить стакан водки и забыться на три-четыре часа мутным сном, а снова пойти куда-нибудь пешком, в Северную Коломну, например, через Новую Голландию или еще куда. Вечерний моцион, так сказать.
«Ночной променад… Почему бы и нет?»
Он поднял воротник, закурил папиросу – в театральном буфете нашлись-таки хаджибейские, то есть, попросту говоря, турецкие папиросы, – и пошел переулком к Конногвардейскому бульвару, потом через площадь перед дворцом великого князя Бориса, к Казачьему стану, к Новой Голландии и Коломне, но не дошел. За Крюковым каналом – Генрих едва перешел через Тюремный мост – его окликнули.
– Генрих! – позвал хрипловатый женский голос.