– Стас, – закончил я за него. – Но это не так. Мой брат погиб, она об этом не знала. Приняла меня за Стаса, я сначала растерялся, а потом… Алевтина только потеряла мужа. Стас был для нее… Алевтина его очень сильно любила, ну как я мог ей вот так сразу, без подготовки бухнуть: а знаете, Алевтина, вашего любимого уже много лет нет на свете? У меня просто духу не хватило все это ей в тот день рассказать. А потом… потом так закрутились события, что признаться было уже невозможно. Я ей скажу. Обязательно. Может быть, завтра.
Мишарин долго молчал, переваривая услышанное.
– Надо было мне внимательнее слушать Бориса Стотланда, – задумчиво проговорил он наконец. – Когда он был у меня на приеме в последний раз и принес свои «доказательства», я как-то не сопоставил факты. А ведь в свидетельстве о смерти, копию которого он где-то раздобыл, было именно это имя: Станислав Соколов. Я только сейчас это вспомнил, а тогда не обратил внимания.
– Потому что слова больных не привыкли воспринимать всерьез, – насмешливо произнес я.
– Значит, Станислав – ваш брат?
– Брат.
– И как же мне к вам обращаться?
– Виктор, – представился я и зачем-то протянул ему руку. Он ее пожал с растерянным видом.
Мы еще немного помолчали.
– Но почему вы думаете, что ваш брат бросился под машину из-за сеансов моего тестя? – спросил Мишарин и опять стал постукивать по земле тростью. Какая неприятная привычка, подумал я. В кабинете он стучал ладонью по столу, здесь – тростью. Этими постукиваниями при разговоре он, наверное, жутко раздражает своих больных. Заметив мою реакцию, Мишарин поставил трость на скамейку, прислонив ее к спинке.
– Почему я так думаю? – переспросил я, с трудом отрывая взгляд от трости и переводя его на Мишарина. – Не знаю, каким был до этих сеансов Борис, мы в то время были незнакомы, но мой брат точно был совершенно нормальным. Никаких суицидальных наклонностей за ним не водилось. Но дело даже не в этом. Эти сеансы как-то связаны с… – Я запнулся, не зная, как выразить мысль, и тут меня осенило. Я вдруг понял, что происходит в видениях Полины, почему там два Стаса – восемнадцатилетний, каким он был тогда, и тридцатилетний, каким он был бы сейчас. Стас в последние минуты жизни вспоминал свое будущее, которое он каким-то образом знал. Картины воспоминаний будущего проходили перед его глазами точно так, как проходят картины прожитой жизни у умирающего. – Сеансы Сотникова связаны с воспоминаниями о будущем. Из-за этого будущего, вернее, из-за знаний о нем, Стас и погиб. Он бросился на дорогу, потому что зазвучала песня, которую бы в будущем он поставил на своем телефоне на номер Алевтины. Он поспешил ей на помощь и попал под машину. – И тут меня пронзила еще одна мысль: Стас должен был погибнуть вчера, все равно погибнуть, и все произошло бы точно так же, как тогда, двенадцать лет назад. В любом случае его жизнь прерывалась в автомобильной катастрофе. Мне стало так плохо, что я без сил рухнул на скамейку.