– Это ответ честного человека, – грустно усмехнулась Лида. – Но он лукавит. Примитива, стандарта требуют те деятели, от которых зависит издание и продажа. Они навязывают публике и этот стиль, и идеологию. А будешь упорствовать – с работы уволят. Могут издание закрыть. Сколько хороших журналов задохнулось. И ведь никакой политической оппозиции, просто пытались соблюсти традиции русской словесности!
– Хватит! – хлопнул крепкими ладонями Роман Петрович. – Ты лучше спой нам что-нибудь, Валерьян. Я хоть на службы не хожу, а слушать, как в храме поют, обожаю.
– Ой, и правда, спойте, – с тихой нежностью в интонации присоединилась к брату Лида.
Морхинин громко сказал: кха, кха… и потрогал двумя пальцами нос. Все эти извечные приемы вокалистов были неизбежны перед издаванием опертых на диафрагму певческих звуков.
– Ну как? В голосе? – спросил с серьезным видом Колосков и приготовился слушать.
– Сейчас узнаем… – хмыкнул Валерьян. – Я давно не пел соло.
Морхинин встал, нашел глазами иконки Спасителя, Богородицы и святого Петра, прикрепленные к торцу платяного шкафа. Для пущей важности перекрестился. Слегка откинул голову, левую ладонь приложил чуть ниже груди и запел: «Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененнии. И Аз упокою вы…» Стихира была красивая и трагическая, а голос Морхинина плавно лился волной, баритональной вверху, а книзу более басовитый. Недаром он всегда считал себя basso cantante.[11]
Лида пару раз моргнула длинными ресницами, сдерживая набегавшие слезы. Майор в отставке сидел, опершись на спинку стула локтями и опустив голову. Когда певец смолк, восторгу слушателей и горячим восклицаниям невозможно было уместиться в комнате.
– Нет, я не понимаю, как это происходит! – пылая от впечатления и выпитой водки, хватался за лысоватую голову майор. – Человек вдруг преобразился в орган… Кстати, по славянски это еще больше завораживает… Нет-нет, пой еще и еще! Можно не церковное, только пой.
– Да, – присоединилась Лида, – пожалуйста, Валерьян Александрович. – Она, наверное воспринимала этот импровизированный концерт как большую удачу в своей монотонной жизни.
Морхинин спел старинный романс Гурилева «Однозвучно гремит колокольчик». Слушатели требовали, и он, как говорится, «завелся». Когда певец чувствует: голос подчиняется и может свободно выразить смысл того, что заключено в песне или романсе, он сам не в силах остановиться. Ему хочется, чтобы его слушали, а он собирал бы жатву похвал…
Однако пора было и честь знать.
– Лидочка, мы обязательно с вами пойдем на какой-нибудь концерт… Я вам обещаю консерваторию или Зал Чайковского… – взмахивая сигаретой в левой руке, а правую просовывая в рукав пальто, громко заверял Морхинин.