Бывало, перебирает их пальцами, прислушивается к их шелесту, скажет с улыбкой: “Люблю эти гадюльки”, – потом нацепит на себя. И они к ней шли» (С. Липеровская. Юные годы // Воспоминания о Марине Цветаевой. М., 1992). Эта любовь не покидала ее всю жизнь.
Примером непреодолимого влечения к понравившейся ей вещи может служить отрывок из письма Марины Ивановны к А.Э. Берг от 23 июня 1936 года: «Дорогая Ариадна, у меня есть для Вас – для нас с Вами – один план, не знаю – подойдет ли Вам. Дело в том, что мне безумно – как редко что хотелось на свете – хочется того китайского кольца – лягушачьего – Вашего – бессмысленно и непреложно лежащего на лакированном столике. Я всё надеялась (это – между нами, я с Вами совершенно откровенна, – в этом вся ценность наших отношений, но откровенность требует сокровенности) – итак, я всё надеялась, что 0<льга> Н<иколаевна>, под императивом моего восторга мне его в конце концов подарит – я бы – подарила – и всю жизнь дарила – вещи и книги, когда видела, что они человеку нужнее, своее – чем мне – но она ничего не почувствовала, т. е. – полной его законности и даже предначертанности на моей руке (у меня руки не красивые, да и кольцо не “красивое”, а – mieux или pire [лучше или хуже. – Прим, ред.], – да и не для красоты рук ношу, а ради красоты – их и для радости своей) – но она ничего не почувствовала, п. ч. она – другая, и к вещам относится не “безумно”, а – трезво – итак, возвращаясь к лягушке (в деревне их зовут лягва). Если бы Вы мне каким-нибудь способом добыли то кольцо (ибо Вы бы мне его – подарили – мы одной породы), я бы взамен дала Вам – теперь слушайте внимательно и видьте мысленно: большое, в два ряда, ожерелье из темноголубого, даже синего лаписа, состоящее из ряда овальных медальонов, соединенных лаписовыми бусами. Сейчас посчитала: медальонов – семь, в середине – самый большой (ложащийся под шейную ямку), потом – параллельно – и постепенно – меньшие, но оба, против рисунка, немножко меньше, ибо я очерчивала, черточки указывают настоящий размер. Вещь массивная, прохладная, старинная и – редкостной красоты: настолько редкостной, что я ее за десять лет Парижа надела (на один из своих вечеров) – один раз, ибо: – овал требует овала, а у меня лицо скорей круглое, даже когда я очень худею, такая явная синева требует синих или хотя бы серых глаз, а у меня – зеленые, а иногда и желтые, такая близость к лицу (первый ряд почти подходит под горло, второй лежит на верху груди) невольно требует красоты, а ее у меня – нету.
Но вещь, даже на мне, была настолько хороша, что – все сразу поняли мои стихи, потому что их не слушали, а только на меня – смотрели (на нее!). И старый кн<язь> С. Волконский – виды видывавший! все виды красоты – Это одна из самых прекрасных вещей, которые я видел за жизнь. – C’est quelque chose [Это что-то! –