В несколько мгновений, после того как сотни лиц обернулись в сторону несущейся во весь опор девушки, раздались резкие посвисты, и вся колонна начала притормаживать, упорядочивая в движении строй.
Он глубоко вздохнул, нашел мужчину, сидящего на корточках под залитым солнцем деревом, и прыгнул ему навстречу.
Это был короткий обмен, едва на несколько десятков сердцебиений, и возвращение не сопровождалось смешением мыслей, как случалось, когда они подменяли друг друга на более долгое время. Порой, когда он оставался котом на несколько часов, мысли-ощущения, мысли-эмоции появлялись все реже, умение помнить и сопоставлять факты размывалось в эмоциях и инстинктах хищника. Кошкодур почти был уверен, что побудь он в заимствованном теле несколько дольше, и он – Сарден Ваэдроник – исчез бы, а по Степям странствовал, самое большее, огромный кот, которого порой навещали бы странные сны. Теперь же он чуть ли не сразу оказался в человеческом теле, в человеческом способе мышления и наблюдения за миром. Он глубоко вздохнул, сделал несколько шагов, глядя, как находящаяся в двухстах ярдах колонна колесниц упорядочивает строй и останавливается. Они успели.
Они – да, а вот Йанне и Ландех – нет.
Третий отряд Фургонщиков ударил в лагерь с противоположной стороны. Сперва не происходило ничего – какой-то отдаленный крик, нечто вроде звона железа, короткое конское ржание. А потом внезапно – дикий визг, такой сильный, что он пролетел над лагерем и донесся до них, – и топот тысяч копыт, что бьют в землю в убийственном галопе, а еще самый дикий и пугающий звук, какой Кошкодуру приходилось слышать в жизни: будто миллион яростных барабанщиков ударили в миллион металлических котлов.
Он сунул пальцы в рот, коротко свистнул, призывая скакуна. Конь шел боком и скалился, как обычно после подмены, но прибежал. В миг, когда Кошкодур оказался в седле, лагерь вспыхнул огнями.
Это не было пламя одного костра – но десятки огней, загоревшихся одновременно. Лея оказалась права, внутри осталось с две сотни людей, и теперь эти всадники делали то, что намеревались совершить верданно: носились по лагерю, размахивая факелами и поджигая все, что приготовили для чаемых гостей. Стога соломы, вязанки хвороста и фашин, а еще прихотливо уложенные и политые земляным маслом колоды.
Те из Фургонщиков, что ворвались внутрь, не имели ни шанса. Огни, разожженные в тщательно выбранных точках, отрезали им дорогу к бегству, как если бы внутри ползала пламенная змея, пожирающая собственный хвост; внезапно, буквально в несколько мгновений, круг огня отгородил весь центр и начал заворачивать внутрь. Пламя перескакивало с одной копны сушняка на другую, жрало специально приготовленные вязанки соломы, молниеносно перескакивало во рвы, наполненные кусками дерева и масла. Там, где огонь попадал на особенно вкусный кусок, он подскакивал в небеса на добрый десяток футов, посылая во все стороны снопы искр.