Как известно, правительство не преминуло сделать все, что было в его средствах, для того чтобы показать своим друзьям и всему остальному миру, насколько мы далеки от сараевских заговорщиков. С этой целью в тот же вечер, когда стало известно о том, что сделал Принцип, Стоян отдал распоряжение, чтобы белградская полиция запретила музыку, пение и всякие развлечения в публичных местах; все это было прекращено, и началось нечто вроде официального траура. Пашич выразил венскому правительству наше сожаление по поводу утраты, постигшей великую соседнюю державу, и самым решительным образом осудил совершенное деяние. На панихиде в католической церкви при австро-венгерском посольстве, происходившей 20 июня [3 июля по новому стилю], в день, когда в Вене хоронили убитого наследника престола и его жену, правительство было представлено несколькими министрами. Я был в их числе. Я хотел показать, что даже и я, которого больше, чем кого-либо другого, можно было заподозрить в одобрений поступка Принципа[19], наоборот, совершенно солидарен с нашим кабинетом. Тем не менее это непродолжительное пребывание в церкви было мне неприятно. Я чувствовал себя среди врагов, не желающих жить с нами в мире».
Какой любопытный документ для психологии преступника! Этот министр народного просвещения знал о заговоре за месяц раньше и ничего не сделал для того, чтобы по-настоящему предупредить его. Сначала было испугался, что Сербия окажется изолированной и подвергнется нападению, потом проникся надеждой, что правду удастся скрыть. И вот он отправился в церковь, якобы выражая соболезнование по поводу убийства, но сделал это только для того, чтобы произвести хорошее впечатление. Не удивительно, если ему было «не по себе».
Люба Иованович сообщает в своих разоблачениях целый ряд других интересных подробностей об этих трагических днях. Но они заняли бы здесь слишком много места. Насколько я могу судить о них, основываясь на данных из других источников, сообщение министра, в основном, соответствует действительности и заслуживает доверия – обстоятельство весьма замечательное, если сравнить его разоблачения с мемуарами других политических деятелей, написанными через десять лет после событий.
Все, кто не ослеплен предрассудками или пропагандой, не будут особенно удивлены, если теперь серьезный историк уже не в состоянии поддерживать теорию, что ответственность за войну лежит всецело на Австрии, а что Сербия была невинной жертвой. Но у многих сербов и сторонников сербов разоблачения вызвали смешанные чувства удивления и огорчения, негодования и недоверия. Г-н Мусэ, считающийся главным французским авторитетом по Сербии, писал еще в 1925 году: «Несомненно, некоторые дипломатические архивы (он их не называет) стали доступны. Они позволили снять с сербского правительства обвинение в соучастии, выдвинутое Австрией, которая, впрочем, и сама ему не очень верила».