Лицо названного человека вмиг стало белым, рот раскрылся, руки затряслись.
– Когда ты отправлялся на наш сегодняшний праздник, – продолжал Тамерлан, – ты случайно не вспомнил о тех трех тысячах лошадок, которых я почему-то до сих пор не могу досчитаться?
– Как раз думал… Как раз мечтал, о древо величия и счастья своих подданных! – заблеял Исмаил-Ходжа Ходженти.
– Мечтал? – вскинул брови султан всех султанов. – О чем же ты мечтал, позволь тебя спросить?
– Я мечтал о намеченном мною через две недели дне, когда я взамен тех трех тысяч приведу измерителю вселенной шесть тысяч отборнейших лошадушек, – стараясь улыбаться, отвечал бедняга Исмаил, прекрасно зная, что шансов у него почти никаких, коль уж Тамерлан выудил его из толпы собравшихся и наметил в жертву.
– Ах, ты хотел подарить моему Борак Гурагану[93] шесть тысяч подданных? – усмехнулся Тамерлан. – Ну и развеселил же ты меня! Эй, повесить и этого прохиндея! Беспечный прохвост, он надеялся, что я до конца дней своих буду закрывать глаза на его воровство! И не смей вопить, а не то я и твоего зятя повешу!
Когда весьма удивленное выражение застыло на лице Исмаила-Ходжи Ходженти, вздернутого рядом с болтающимся вниз головой Борондоем, настроение Тамерлана окончательно улучшилось и он сказал, что казни окончены и хорошо бы снова продолжить свадебное пиршество.
Глава 32. Некоторые пояснения
В этот весьма важный для истории день, 14 октября 1404 года, через три дня после описанных казней на свадьбе Тамерланова внука, Мухаммед Аль-Кааги сидел во дворике дворца Баги-Дилгуш и спокойным тоном объяснял послам короля Энрике смысл происходящих событий.
– Правда ли, что весь Самарканд уставлен виселицами? – спросил дон Альфонсо Паэса де Санта-Мария, попивая белое сухое винцо. Магистр богословия, всю жизнь в Испании не пивший вина, уже успел пристраститься к выпивке, прожив всего каких-нибудь полтора месяца при дворе мусульманского владыки.
– Ну, конечно, не весь, – отвечал Мухаммед. – Всего-то три виселицы на базарной площади и четыре на Афрасиабе.
– Да здесь, в орде, еще пять, – сказал дон Гонсалес де Клавихо, который в отличие от дона Альфонсо третий день не прикасался к спиртному, выпросив для этого даже особое разрешение Тамерлана через посредничество Мухаммеда Аль-Кааги. Печень у него распухла, и это уже вызывало серьезные опасения. Индийское снадобье перестало помогать. Опасения вызывал и некоторый сдвиг в психике придворного писателя короля Энрике. Он продолжал уверять, что несколько раз во время грандиозных пьянок у Тамерлана ему являлся призрак славянки Нукниславы, и не исключено, что это знак – несчастная Нукнислава зовет его с того света.