– И где твой найденыш, Никанор? – спросил грек. – Вот, капитан в сомнении – не зря ли мы гребли от самого Большого Фонтана?
Никанор обернулся к откосу, поднял над головой фонарь, дважды взмахнул им и крикнул: «Эла!».[20] Белых как бы невзначай завел руку за спину, к рукояти пистолета за поясом.
В лиловой черноте, заливавшей склон под башней, раздался шорох, посыпалась по склону мелкая галька. Захрустело, будто кто-то невидимый оступился и теперь нащупывает подошвами опору на предательской осыпи.
– Шайзе! Щтейнкштифель…[21]
«Немец? Здесь? А ведь дядя Спиро говорил, что он военный моряк…»
Незнакомец спускался с обрыва. Ноги его, обутые в молдавские постолы, разъезжались на каменной мелочи. Удерживая равновесие, человек взмахивал руками, и при каждом движении длинная овчинная безрукавка расходилась, открывая на обозрение…
«…Ешкин кот, да он в галифе! И рубашка форменная, с накладными карманами!..»
Белых дождался, пока чужак подойдет к лодке, вдохнул, выпятил челюсть и каркнул в лицо новоприбывшему:
– Хальт! Вер зинт зи? Фон вальхэр ваффедатунг? Флигэр? Артилри? Вифль шверэ хаубицн?[22]
Немец вытянулся в струнку. Белых показалось, что он услышал звонкий щелчок, будто вместо разбитых постол на ногах у того были высокие армейские сапоги.
Их бин обер-лёйтнант цур зее Ханс Лютйоганн, херр офицер! Ихь бин…
И осекся.
– Ихь понимайт нихьт вас ист дас… – В бледно-голубых глазах вспыхнуло недоумение, потом гнев. Еще бы, так попасться!
– Значицца, по-русски шпрехаешь. – кивнул довольный каплей. Немецкого он отродясь не учил, а фразы эти позаимствовал из военного разговорника 42-го года издания. Белых приобрел его в Москве, на Вернисаже, у военно-исторических барахольщиков, и с тех пор взял в привычку третировать бойцов лающими немецкими репликами.
Вот и пригодилось…
– Обер-лейтенант цур зее, говоришь? Кайзермарине?
– Яволь!
И уже по-русски: – Простьите, откуда ви знайт?..
В льдистых глазах вместо гнева уже плескался страх.
«…Что ж, закрепим. Да и на место поставить лейтенантика – дело святое».
– Вопросы здесь задаю я! – рыкнул Белых. И добавил, для пущей убедительности: – Штээн зи руихь![23]
Немец, и без того стоявший по стойке «смирно», вытянулся так, что едва не выскочил из опорок. Вот что значит – школа…
– Яволь, херр официэр! Фэтцай мир, херр официэр! Эс вёд них виддер фокоммен, херр официэр![24]
– То-то же, – кивнул Белых. – Ладно, можешь встать вольно.
Чем хороши бундесы, так это неистребимой тягой к субординации. Стоит обозначить старшинство – и все, нет проблем. Даже языка знать не надо, начальство чует спинным мозгом…