Потом ей прямо в рот ударила горячая струя. И она до самой последней капельки влаги была выпита, вылизана, просмакована и проглочена.
В комнате стихло.
Баал, закрыв глаза, обмяк, а она, словно наевшаяся сметаны кошка – дурная от собственной дерзости и все еще облизывающаяся, – сидела у его ног.
Затем тихонько поднялась – тихо скрипнула половица, – запахнула ночнушку и, шатающаяся, глупая и отчего-то необъяснимо довольная, вышла из его комнаты.
Закрывая дверь, подумала, что если ее теперь выкинут из хибары, то выкинут как человека, отважившегося совершить главное ограбление мира, то есть полностью счастливую.
Он припер ее домой с улицы – толком не помнил, что говорил, как уболтал ехать с ним – как-то уболтал, – и теперь, доставив домой, шумно дыша, раздевал.
Красновато-каштановые кудри, округлое лицо, кофточка, под ней топик…
Стены особняка дрожали под напором страсти. Вот только страсть была фальшивой – чрезмерно пахнущей цветочными духами, мажущаяся красной помадой, чужая, будто не его собственная – Баал силился не видеть этого.
Он должен был утихомирить похоть. Как-нибудь…
Топик трещал, бюстгальтер тоже – на свет выглянули груди. Он уставился на них растерянно.
– Ну, чего же ты медлишь, красавчик? Давай…
Женщина, чьего имени он не знал, старалась помочь ему – извивалась, шумно дышала, стягивала с себя одежду, цеплялась за его штаны пальцами с длинными накрашенными ногтями.
– Не медли, возьми меня…
А он стоял. Через секунду пересилил себя – положил руки на чужие холмики, сжал их пальцами, взвесил – не то.
Не то, черт подери!
– Не смогу.
– Что?
Ему в лицо смотрели удивленные глаза. Почему-то зеленоватые. Чьи они, кому принадлежат?
– Не смогу с тобой кончить.
– Да ты ведь еще не пытался? Давай, я сейчас помогу… Ротиком.
В его ширинку вцепились, попытались вытащить наружу увязший в трусах и джинсовой ткани член – вцепились слишком сильно. А груди под руками казались не такими – вялыми, хоть и большими, дрябловатыми; соски отливали вишневым.
– Нет.
– Что?
– Нет, говорю.
На этот раз «ЧТО?!» пропечаталось на лице незнакомки – злое, осуждающее, с ноткой растерянности. Она не подошла? Почему? Ведь сам увязался на улице, сам говорил «пойдем», сам смотрел так призывно, что она не удержалась, уступила, – а теперь «нет»?
– Ну ты и сволочь…
– Я…
Он не стал долго разговаривать – ждать скандала, оскорблений, новых потоков злости, – просто положил руку ей на лоб и отправил жесткий энергетический сигнал – «спи».
Практически сразу же глаза незнакомки закатились – она вздрогнула, будто неслышно икнула и сползла по стене неуклюже, как мешок, до самого пола – он едва успел подхватить ее на руки. Уложил головой на плинтус, долго смотрел, дышал, думал, как избавиться от тела так, чтобы не обидно. Одеть, высадить на лавочке в парке? Узнать адрес, отвезти домой, оставить у порога?