До этого мгновения сцены, сквозь которые я проходил, были неподвижны. Теперь же возросло число картин, в которых присутствовали люди; а некоторые изображали и прочие живые создания. В них уже было действие: в каких-то — насилие, в каких-то — любовные сцены, в каких-то — просто домашняя жизнь.
Да, кажется, это уже прогресс. Может быть, подготовка к чему-то.
— Когда они выпрыгнут и набросятся на меня, я узнаю, что наконец прибыл в пункт назначения.
Кто знает? Отсюда я делаю вывод, что критика искусств — неимоверно опасная область деятельности.
Но эти этюды вскоре постепенно исчезли, и я опять трусил по светящейся тропе сквозь темноту. Вниз, вниз по все еще отлогому склону к перекрестку. Где же шляется Чеширский Кот, когда я как никогда нуждаюсь в логике кроличьей норы?
На бегу я поглядел на перекресток. Мигнул — перекресток по-прежнему передо мной, только декорации изменились. Теперь справа на ближайшем углу высился фонарный столб. Под ним маячила неясная фигура и курила.
— Фракир, как они притащили это? — спросил я.
Очень быстро, — ответила она.
— Что гласит этот набросок?
Внимание сосредоточено на тебе. Однако никаких нехороших намерений.
Приблизившись, я сбавил темп. Тропа обернулась мостовой, по обе стороны — поребрики, ограничивающие тротуары. Я ступил с проезжей части на тротуар, тот, что справа. Когда я двинулся по нему, мимо меня ветром протащило клочки влажного тумана, развесив их между мной и светом. Я еще сбавил шаг. Вскоре я заметил, что мостовая покрылась влагой. Мои шаги отдавались эхом, словно я шагал между зданиями. К этому времени туман уплотнился настолько, что я не мог различить, действительно ли вокруг меня стояли дома. Чувство было такое, словно они там были, поскольку тут и там во мраке проступали совсем затененные участки. Холодный ветер задувал в спину, и капли влаги изредка слетали на меня. Я остановился. Поднял воротник плаща. Откуда-то — совершенно вне поля зрения — высоко над головой донеслось слабое гудение самолета. Я вновь зашагал, когда оно миновало меня. Затем еле слышно и приглушенно, вероятно, с другой стороны улицы, долетел звук фортепиано, играющего полузнакомую мелодию. Я закутался плотнее в плащ. Туман кружился водоворотами и густел.
Еще три шага — и он рассеялся, а она стояла передо мной, спиной к фонарному столбу. На голову ниже меня, в плаще и черном берете, волосы ее были темными и блестящими. Она уронила сигарету и медленно раздавила ее носком лакированной туфли на высоком каблуке. При этом мелькнула ее нога — совершенной формы. Она достала из внутреннего кармана плоский серебряный портсигар с выгравированным изображением розы на крышке, раскрыла его, взяла сигарету, зажала ее в губах, закрыла портсигар и спрятала. Затем, не глядя на меня, спросила: