«Измельчал ты, брат, смолодушничал, – попрекнул себя Иван. – С царевичем ордынским дружбу водишь, вместо того, чтоб мстить за кровь собратьев павших, решил родителем примерным стать. Года три назад скажи тебе такое кто-нибудь, так ни за что бы ни поверил, в хрю б плюнул предсказателю за подобные пророчества. Хоть побратим с Мещеряком и предложили мне избрать сей путь, однако сами выбрали стезю иную – один смерть лютую принял на дело правое, другой лишь с полусотней стариков с царем Сибирским воевать остался, а я наслушался чужих советов и рад стараться. Бросил всех – и мертвых, и живых, да на покой подался, детишек нянчить. Неужто государево проклятие так на мне сказалось».
Вспомнив про царя, проклявшего его потомков аж в восьми коленах, Ванька не почувствовал ни трепета, ни злобы, скорей, наоборот, он ощутил сочувствие к покойному.
– Наворошил ты дел, Иван Васильевич. Намереньято твои благие были – хотел Святую Русь великою державой сделать, всех врагов ее поизвести, да шибко уж перестарался, как колесом, по нашим душам и телам проехал. Так проехал, что о державе, на крови великой созданной, никто и думать не желает, каждый только о себе печется. Даже к власти рвутся лишь затем, чтобы родню обезопасить да карман набить. Годунов, вон, ради детушек своих спокойствия малолетнего царевича готов убить. А мои Андрейка с Катенькой чем хуже?
Окончательно запутавшись в хитросплетениях жизни православных христиан, которым беззаветное служение Родине редко дарует счастье, атаман печально заключил:
– Да, незавидные дела твои, Русь-матушка, коль даже среди казаков перевелись охотники за тебя сражаться, – и попытался все-таки заснуть, но тут же новые переживания закрались в его душу.
– Что ж я теперь, примерным семьянином стану, состарюсь в хлопотах домашних да помру среди детей и внуков на своей постели? – почти что с ужасом подумал он. Сотни раз прошедший по острию клинка Иван раньше никогда всерьез не думал, как покинет этот мир, однако эдакая, казалось бы, вполне достойная кончина показалась Ваньке чуть ли не позорной. Успокоила его Еленка. Княжич не увидел лик любимой, а лишь услыхал ее задорный голосок:
– Не печалься, Ванечка. Такие, как ты, на печи не умирают.
Тоска мгновенно отступила, и атаман заснул. Проснулся Ванька оттого, что кто-то потянул его за волосы. Открыв глаза, он увидел Катеньку. Усевшись рядом с ним, она, блаженно улыбаясь, теребила кудри наконец-то обретенного защитника.
– Хороший, беленький, – вновь сказала девочка. Иван невольно позавидовал дочурке. Суровый мир был для нее пока что очень прост. Был черный, злой Алешка и белый добрый батюшка.