— Выпейте еще белого вина из ящика, — предложил ему, не раскрывая глаз, барон Фен.
— Напиться в присутствии дочери? Ну, нет! Прекрасный пример!
— Тогда ешьте горох.
— Сухой?
— Тогда собаку.
— Вы сошли с ума?
— Пойду взгляну, что там, — предложил Себастьян.
— Нет, нет, — запротестовал торговец, — я озяб, у меня затекли ноги, и у меня есть желание поссориться с кем-нибудь!
— Оставьте, господин Рок, — сказал барон, — это согреет нашего друга.
— Я вам не друг! — запальчиво бросил Сотэ.
Коммерсант отважился шагнуть наружу, поскользнулся, упал в снег и завопил:
— Нога! Ой, нога! Я ранен! Мне полагается горячая еда для раненых!
Себастьян вышел из кареты, чтобы помочь вздорному попутчику, но сам едва устоял на ногах, скользивших при каждом шаге.
— Моя нога, говорю вам!
— Всем наплевать на вашу ногу.
— Но… но где же лошади? — спросил книготорговец.
Возница, укрыв накануне одеялом лежащих на крыше раненых, сам спал в мешке. Он стряхнул снег с одежды и мешка, пригубил водки и ответил:
— Так они в конюшне, кормятся там.
— Браво! Лошади едят, а мы?
— Вы тоже хотите соломы?
И впрямь, фураж состоял из ржаной соломы, оставшейся после обмолота хлеба, собранного монастырской братией, в которую добавляли сено из тощих подстилок, служивших постелью для умирающих — им все равно оставалось недолго мучиться.
После короткого отдыха лошади вновь были запряжены, и кареты двора его величества присоединились к основной колонне. Вюртембергские егеря основательно загрузили ранеными все, что двигалось на колесах; тех, кто был слишком слаб, чтобы самостоятельно держаться на повозках, ради безопасности привязывали веревками.
Первые экипажи прокладывали путь для остальных, но за исключением лошадей, подкованных по приказу предусмотрительного Коленкура зимними подковами, большинство животных скользило на обледеневших неровностях дороги. Немало лошадей пало от изнурения, и их бросали на произвол судьбы. Уже привыкший ко всему, Себастьян с отрешенным видом наблюдал, уткнувшись носом в окошко кареты, как посиневшие от холода вольтижеры, мимо которых проезжал экипаж, вспарывали брюхо еще живой кобыле, из ноздрей которой подымался пар. Они рвали зубами теплое мясо, и кровь текла у них по подбородку и изношенным шинелям.
Тут же неподалеку шайка тиральеров грабила увязшие на обочине повозки. Они выбрасывали на снег канделябры, бальные платья, тонкий фарфор и оставляли себе лишь спиртное. Одна из повозок горела, и вокруг нее сидели какие-то заросшие худые личности, больше похожие на призраков, а не на солдат Великой армии. Они жарили подозрительного вида мясо, куски которого были нанизаны на сабли.